ждет тебя. А что касается голода, то и я голоден.
- Ну, так идемте, дядя! - воскликнул мальчик. - Ура адмиралу!
- К черту адмирала! - возразил Соломон Джилс. - Ты хочешь сказать лорд-мэру.
- Нет, не хочу! - закричал мальчик. - Адмиралу - ура! Адмиралу - ура! Вперед!
После такой команды валлийский парик и его обладатель были доставлены без сопротивления в заднюю гостиную, словно во главе абордажного отряда в пятьсот человек, и дядя Соль со своим племянником живо принялись за жареную камбалу, имея в перспективе бифштекс.
- Лорд-мэр, Уоли, - сказал Соломон, - на веки вечные! Больше никаких адмиралов. Лорд-мэр - вот твой адмирал.
- Да неужели? - сказал мальчик, покачивая головой. - Даже меченосец * все-таки лучше, чем он. Тот хоть иногда обнажает свой меч.
- И при этом имеет глупейший вид, несмотря на все свои старанья, возразил дядя. - Послушай меня, Уоли, послушай меня. Взгляни на каминную полку.
- Кто же это повесил мою серебряную кружку на гвоздь? - воскликнул мальчик.
- Я, - ответил дядя. - Никаких больше кружек. С сегодняшнего дня мы должны приучаться пить из стаканов, Уолтер. Мы люди торговые. Мы связаны с Сити. Сегодня утром мы начали новую жизнь.
- Ладно, дядя, - сказал мальчик, - я буду пить из чего вам угодно, пока могу пить за ваше здоровье. За ваше здоровье, дядя Соль, и ура...
- Лорд-мэру, - перебил старик.
- Лорд-мэру, шерифам, городскому совету и всем городским властям, сказал мальчик. - Многая лета! Дядя, вполне удовлетворенный, кивнул головой.
- А теперь, - сказал он, - послушаем о фирме.
- Ну что касается фирмы, много не расскажешь, дядя, - сказал мальчик, орудуя ножом и вилкой. - Это ужасно темный ряд конторских помещений, а в той комнате, где я сижу, есть высокая каминная решетка, железный несгораемый шкаф, объявления о судах, которые должны отплыть, календарь, несколько конторок и табуреток, бутылка чернил, книги и ящики и много паутины, а в паутине, как раз над моей головой, высохшая синяя муха; у нее такой вид, как будто она давным-давно там висит.
- И это все? - спросил дядя.
- Да, все, если не считать старой клетки для птиц (не понимаю, как она туда попала!) и ведерка для угля.
- Неужели нет банковских книг, или чековых книг, счетов, или каких-нибудь других признаков богатства, притекающего изо дня в день? осведомился старый Соль, пытливо глядя на племянника из тумана, который как будто всегда окутывал его, и мягко подчеркивая слова.
- О да, этого, должно быть, очень много, - небрежно отвечал племянник, - но все это в кабинете мистера Каркера, мистера Морфина или мистера Домби.
- А мистер Домби был там сегодня? - осведомился дядя.
- О да. Весь день то приходил, то уходил.
- Вероятно, он никакого внимания на тебя не обращал?
- Нет, обратил. Подошел к моему месту, - хотел бы я, дядя, чтобы он не был таким важным и чопорным, - и сказал: 'А, вы - сын мистера Джилса, мастера судовых инструментов?' - 'Племянник, сэр', - отвечал я. 'Молодой человек, я и сказал: племянник', - возразил он. Но я бы мог поклясться, дядя, что он сказал: сын.
- Полагаю, что ты ошибся. Это неважно.
- Да, неважно, но я подумал, что ему незачем быть таким резким. Никакой беды в этом не было, хотя он и сказал сын. Затем он сообщил, что вы говорили с ним обо мне, и что он подыскал для меня занятие в конторе, и что я должен быть внимательным и аккуратным, а потом он ушел. Мне показалось, что я как будто не очень ему понравился.
- Вероятно, ты хочешь сказать, - заметил старый мастер, - что он как будто не очень тебе понравился.
- Ну, что ж, дядя, - смеясь, отозвался мальчик, - быть может, и так! Я об этом не подумал.
К концу обеда Соломон призадумался и время от времени всматривался в веселое лицо мальчика. Когда они пообедали и убрали со стола (обед был доставлен из соседнего ресторана), он зажег свечу и спустился в маленький погреб, а его племянник, стоя на заросшей плесенью лестнице, заботливо светил ему. Пошарив в разных местах, он вскоре вернулся с очень старой на вид бутылкой, покрытой пылью и паутиной.
- Как, дядя Соль! - воскликнул мальчик. - Что это вы задумали? Ведь это чудесная мадера! Там остается только одна бутылка.
Дядя Соль кивнул головой, давая понять, что он прекрасно знает, что делает; и, в торжественном молчании вытащив пробку, наполнил две рюмки и поставил бутылку и третью, чистую рюмку на стол.
- Последнюю бутылку ты разопьешь, Уоли, - сказал он, - когда добьешься удачи, когда будешь преуспевающим, уважаемым, счастливым человеком; когда жизнь, в которую ты вступил сегодня, выведет тебя - молю бога об этом! - на ровную дорогу, тебе предназначенную, дитя мое. Будь счастлив!
Туман, окутывавший дядю Соля, словно проник ему в горло, ибо говорил он хрипло. И рука его дрожала, когда он чокался с племянником. Но, поднеся рюмку к губам, он осушил ее, как подобает мужчине, и причмокнул.
- Дорогой дядя! - сказал мальчик, притворяясь, будто относится к этому несерьезно, хотя слезы выступили у него на глазах. - В благодарность за честь, какую вы мне оказали и так далее, я предлагаю провозгласить сейчас трижды три раза и еще раз 'ура' в честь мистера Соломона Джилса. Ур-ра! А вы ответите на этот тост, дядя, когда мы вместе разопьем последнюю бутылку, хорошо?
Они снова чокнулись, и Уолтер, у которого еще оставалось вино в рюмке, пригубив его, поднес рюмку к глазам с самым критическим видом, какой только мог на себя напустить.
Дядя сидел и смотрел на него молча. Встретившись, наконец, с ним взглядом, он сейчас же начал развивать вслух занимавшие его мысли, как будто и не переставал говорить.
- Как видишь, Уолтер, - произнес он, - это торговое предприятие, по правде сказать, стало для меня только привычкой. Я так втянулся в эту привычку, что вряд ли мог бы жить, если бы от нее отказался; но дело не идет, не идет. Когда носили такую форму, - он указал в ту сторону, где стоял Маленький Мичман, - вот тогда действительно можно было нажить состояние, и его наживали. Но конкуренция, конкуренция... новые изобретения, новые изобретения... перемены, перемены... жизнь прошла мимо меня. Я едва ли знаю, где нахожусь я сам, и еще меньше того знаю, где мои покупатели.
- Незачем думать о них, дядя!
- Так, например, с той поры, как ты вернулся домой из пансиона в Пекеме, - а прошло уже десять дней, - сказал Соломон, - я помню только одного человека, который заглянул к нам в лавку.
- Двое, дядя, неужели вы забыли? Заходил мужчина, который просил разменять соверен...
- Это и есть тот один, - сказал Соломон.
- Как, дядя! Неужели вы не считаете за человека ту женщину, которая зашла спросить, как пройти к заставе Майл-Энд?
- Верно, - сказал Соломон. - Я забыл о ней. Двое.
- Правда, они ничего не купили! - воскликнул мальчик.
- Да. Они ничего не купили, - спокойно сказал Соломон.
- И ничего им не требовалось! - воскликнул мальчик.
- Да. Иначе они пошли бы в другую лавку, - тем же тоном сказал Соломон.
- Но их было двое, дядя! - крикнул мальчик, словно торжествуя победу. А вы сказали - только один.
- Видишь ли, Уоли. - помолчав, продолжал старик. - так как мы не похожи па дикарей, высадившихся на остров Робинзона Крузо, то и не можем прожить на то, что мужчина просит разменять соверен, а женщина спрашивает, как добраться до заставы Майл-Энд. Как я только что сказал, жизнь прошла мимо меня. Я ее не осуждаю; но я ее больше не понимаю. Торговцы уже не те, какими были прежде, приказчики не те, торговля не та, товары не те. Семь восьмых моего запаса товаров устарели. Я - старомодный человек в старомодной лавке, на улице, которая уже не та, какой я ее помню. Я отстал от века и слишком стар, чтобы
