благосклонно. О, какой радостный трепет охватил ее даже при этом слабом и ни на чем не основанном подтверждении ее надежды, что с помощью новой красивой мамы ей удастся завоевать его сердце!
- Полагаю, вы недолго будете переодеваться, миссис Домби? - спросил мистер Домби.
- Я сейчас буду готова.
- Пусть подают обед через четверть часа.
С этими словами мистер Домби чинно удалился в свои комнаты, а миссис Домби поднялась наверх в свои. Миссис Скьютон и Флоренс отправились в гостиную, где эта превосходная мать сочла своим долгом уронить несколько слезинок, якобы исторгнутых у нее счастьем дочери; и эти слезинки она все еще с большою осторожностью осушала уголком обшитого кружевами носового платка, когда вошел ее зять.
- Ну, как понравился вам, дорогой Домби, этот очаровательнейший из городов, Париж? - спросила она, подавляя свое волнение.
- Там было холодно, - ответил мистер Домби.
- Конечно, весело, как всегда! - сказала миссис Скьютон.
- Не особенно. Город показался мне скучным, - заметил мистер Домби.
- Фи, дорогой мой Домби! Скучным! - Это было сказано лукаво.
- Такое впечатление он произвел на меня, сударыня, - степенно и учтиво сказал мистер Домби. - Полагаю, миссис Домби также нашла его скучным. Она упомянула об этом раза два.
- Ах, капризница! - воскликнула миссис Скьютон, подшучивая над своей дорогой дочерью, которая только что появилась в дверях. - Какие это еретические вещи говоришь ты о Париже?
Эдит со скучающим видом подняла брови; пройдя мимо распахнутых двустворчатых дверей, за которыми открывалась анфилада комнат, прекрасно и заново отделанных, она едва взглянула на них и села рядом с Флоренс.
- Дорогой Домби, - сказала миссис Скьютон, - эти люди чудесно выполнили все, о чем мы им говорили! Право же, они превратили дом в настоящий дворец.
- Дом красив, - сказал мистер Домби, осматриваясь вокруг. - Я распорядился, чтобы перед расходами не останавливались. Полагаю, сделано все, что могли сделать деньги.
- А чего они не могут сделать, дорогой Домби? - заметила Клеопатра.
- Они могущественны, сударыня, - сказал мистер Домби.
Он со свойственной ему величественностью бросил взгляд на жену, но та не сказала ни слова.
- Надеюсь, миссис Домби, - подчеркнуто обратился он к ней после минутного молчания, - эти перемены заслуживают вашего одобрения?
- Дом красив, насколько он может быть красивым, - отозвалась она с высокомерным равнодушием. - Конечно, таким он должен быть. И, полагаю, таков он и есть.
Пренебрежительное выражение было свойственно этому надменному лицу и, казалось, никогда его не покидало; но презрение, отражавшееся на нем, когда бы ни упомянули о восторге, почтении и уважении, вызываемых богатством мистера Домби, - как бы ни было мимолетно и случайно упоминание, - было совсем иным и новым чувством, по напряжению своему ничего общего не имевшим с обычным презрением. Неизвестно, подозревал ли об этом мистер Домби, окутанный своим величием, но ему представлялось уже немало случаев прозреть; это могло совершиться и сейчас благодаря темным глазам, которые остановились на нем, после того как быстро и презрительно скользнули по окружающей обстановке, служившей к его прославлению. Он мог бы прочесть в этом одном взгляде, что, какова бы ни была власть богатства, оно не завоюет ему, даже если возрастет в десять тысяч раз, ни одного ласкового, признательного взора этой непокорной женщины, с ним связанной, но всем своим существом восстающей против него. Он мог бы прочесть в этом одном взгляде, что она гнушается этим богатством именно из-за тех низменных, корыстных чувств, какие оно в ней вызывает, хотя она и притязает на величайшую власть, им даруемую, как на нечто полагающееся ей по праву в результате торговой сделки, - притязает на гнусное и недостойное вознаграждение за то, что она стала его женой. Он мог прочесть в нем, что, хотя она и подставляет свою грудь под стрелы собственного презрения и гордыни, самое невинное упоминание о власти его богатства унижает ее сызнова, заставляет еще ниже падать в собственных глазах и довершает ее внутреннее опустошение.
Но вот доложили, что обед подан, и мистер Домби повел Клеопатру; Эдит и его дочь следовали за ними. Быстро пройдя мимо расставленной на буфете золотой и серебряной посуды, как будто это была куча мусору, и не удостоив взглядом окружающей ее роскоши, она впервые заняла свое место за столом своего супруга и сидела как статуя.
Мистер Домби, который и сам очень походил на статую, без всякого недовольства видел, что его красивая жена бесстрастна, надменна и холодна. Манеры ее всегда отличались изяществом и грацией, а ее поведение было ему приятно и отвечало его вкусу. С обычным достоинством возглавляя стол и отнюдь не излучая на жену свою собственную теплоту и веселость, он с холодным удовлетворением исполнял обязанности хозяина дома; и этот первый по возвращении обед - хотя в кухне его не считали многообещающим началом прошел в столовой вполне пристойно и сдержанно.
Вскоре после чая миссис Скьютон, которая притворилась подавленной и утомленной радостным волнением, вызванным созерцанием возлюбленной дочери, соединившейся со своим избранником, но которой - есть основания это предполагать - семейный вечер показался скучноватым, ибо она целый час беспрерывно зевала, прикрывшись веером, - миссис Скьютон пошла спать. Эдит также удалилась молча и больше не появлялась. И случилось так, что Флоренс, побывав наверху, чтобы потолковать с Диогеном, а затем вернувшись со своей рабочей корзинкой в гостиную, не застала там никого, кроме отца, шагавшего взад и вперед по мрачной и великолепной комнате.
- Простите, папа. Мне уйти? - тихо спросила Флоренс, нерешительно останавливаясь в дверях.
- Нет, - ответил мистер Домби, оглянувшись через плечо. - Ты можешь входить сюда, когда угодно, Флоренс. Это не мой кабинет.
Флоренс вошла и села со своей работой к стоявшему в стороне столику, очутившись впервые в жизни - впервые на своей памяти, начиная с младенческих лет и вплоть до этого часа, - наедине с отцом, как с собеседником. Она, природой данная ему собеседница, его единственное дитя, которое в одинокой своей жизни и скорби познало боль истерзанного сердца! Его дочь, которая, несмотря на отвергнутую свою любовь, каждый вечер, молясь богу, шептала его имя, со слезами призывая на него благословение, падавшее тяжелее, чем проклятье! Дочь, молившая о том, чтобы умереть молодой - только бы умереть в его объятиях! Дочь, неизменно отвечавшая на мучительное пренебрежение, холодность и неприязнь терпеливой, нетребовательной любовью, оправдывая его и защищая, как светлый его ангел!
Она дрожала, и глаза ее были затуманены. Его фигура как будто становилась выше и росла перед ее глазами, когда он шагал по комнате; то она видела ее смутной и расплывчатой, то снова ясной и отчетливой; то начинало ей казаться, что все это уже происходило, точь-в-точь так же, как сейчас, сотни лет назад. Она рвалась к нему и в то же время содрогалась при его приближении. Неестественное чувство у ребенка, не ведающего зла! Чудовищная рука направляла острый плуг, который провел в ее кроткой душе борозду для посева таких семян!
Стараясь не огорчать и не оскорблять его своим горем, Флоренс сдерживалась и спокойно сидела за работой. Пройдясь еще несколько раз по комнате, он прекратил свою прогулку и, усевшись в кресло, стоявшее в темном углу, накрыл лицо носовым платком и расположился вздремнуть.
Для Флоренс достаточно было уже того, что она может сидеть здесь рядом с ним, время от времени посматривая на его кресло, следя за ним мысленно, когда лицо ее склонялось над работой, и грустно радуясь тому, что он может дремать при ней и его не смущает ее присутствие, которого он раньше не выносил.
О чем бы она стала размышлять, если бы узнала, что он упорно смотрит на нее, платок на его лице, случайно или умышленно, положен так, чтобы он мог видеть ее, и глаза его ни на секунду не отрываются от ее лица! А когда она смотрела в его сторону, в затененный угол, ее выразительные глаза, и без слов говорившие более страстно и патетически, чем все ораторы в мире, в немом призыве бросавшие ему тяжкий упрек, встречались с его глазами, не ведая об этом. Когда же она снова склоняла голову к работе, он дышал свободнее, но продолжал смотреть на нее с тем же вниманием - на ее белый лоб, ниспадающие волосы и занятые работой руки - и, раз взглянув, казалось, уже не в силах был отвести взор.
О чем же думал он в это время? С какими чувствами устремлял он украдкой внимательный взгляд на
