избирателей Кокстауна и его окрестностей. Визиты были сделаны; и мистер Джеймс Хартхаус, умело пуская в ход свои синие познания, с блеском выдержал экзамен, но при этом едва не умер от скуки.
Вечером он обнаружил, что стол накрыт на четверых, однако обедать сели втроем. Мистер Баундерби не преминул воспользоваться столь удобным случаем и обстоятельно рассказал, как вкусно пахли тушеные угри, которые он в восьмилетнем возрасте покупал на полпенни у уличных торговцев; а также о свойствах воды, предназначенной главным образом для борьбы с пылью, которой он запивал сие лакомство. Кроме того, за супом и рыбой он занимал гостя подсчетами, уверяя его, что он (Баундерби) в отроческие годы съел по меньшей мере трех лошадей в виде колбас и сосисок. Все эти рассказы Джим выслушивал, время от времени бросая томное 'прелестно!'; и, вероятно, они сильно способствовали бы его решению завтра же опять отправиться в Иерусалим, если бы не острое любопытство, которое возбуждала в нем Луиза.
'Неужели, - думал он, глядя на молоденькую хозяйку, такую хрупкую и тоненькую, очень красивую, но столь явно не на месте во главе стола, неужели нет ничего, что оживило бы эти застывшие черты?'
Есть! Честное слово, есть, - и вот оно, но в весьма неожиданном обличье. Вошел Том. Едва завидев его, Луиза вся преобразилась, и лицо ее просияло улыбкой.
Чудесная улыбка. Быть может, она особенно восхитила мистера Джеймса Хартхауса потому, что он очень долго дивился на ее безучастное лицо. Она протянула руку - маленькую, изящную, - и пальцы ее охватили руку брата, как будто она хотела поднести ее к губам.
'Понятно, - подумал гость. - Этот щенок единственное существо, которое она любит. Так, так!'
Щенка представили гостю, и он сел за стол. Наименование, мысленно данное ему мистером Хартхаусом, было нелестным, но нельзя сказать, чтобы незаслуженным.
- Когда мне было столько лет, сколько тебе, Том, - сказал Баундерби, - я приходил вовремя или оставался без обеда!
- Когда вам было столько лет, сколько мне, - возразил Том, - вы не корпели над перевранным балансом и не принаряжались к обеду.
- Оставим это! - сказал Баундерби.
- Так и не приставайте, - проворчал Том.
- Миссис Баундерби, - сказал Хартхаус, отлично слышавший эту перепалку, - лицо вашего брата мне очень знакомо. Не мог ли я встречать его за границей? Или, может быть, мы учились в одной и той же школе?
- Нет, - с готовностью отвечала она, - он еще ни разу не ездил за границу, а учился дома, в нашем городе. Том, милый, я говорю мистеру Хартхаусу, что он не мог видеть тебя за границей, - потому что ты никогда там не бывал.
- Не имел такого счастья, сэр, - сказал Том.
Луиза смотрела на брата сияющими глазами, хотя мало привлекательного можно было найти в этом угрюмом молодом человеке, грубоватом даже в обращении с сестрой. Видно, истомилось ее одинокое сердце и велика была потребность кому-нибудь отдать его. 'Стало быть, верно, что щенок единственное существо, которое ей дорого, - думал мистер Джеймс Хартхаус, снова и снова возвращаясь к этой мысли. - Единственное!'
И в присутствии сестры и после того, как она вышла из столовой, щенок бесцеремонно выражал свое презрение к мистеру Баундерби, усиленно гримасничая и подмигивая, как только сей независимый муж поворачивался к нему спиной. Мистер Хартхаус, правда, не отвечал на эти телеграфные знаки, но за один вечер очень сошелся с Томом и не скрывал своих дружественных чувств к нему. Когда гость, прощаясь, заметил, что не уверен, найдет ли он в темноте дорогу в гостиницу, щенок тотчас же предложил свои услуги и вышел вместе с мистером Хартхаусом, дабы проводить его.
ГЛАВА III
Щенок
Весьма примечательно, что молодой человек, воспитанный по системе неуклонного подавления всего, что свойственно человеческой природе, вырос лицемером; однако это несомненно случилось с Томом. Весьма удивительно, что молодой человек, который никогда и пяти минут не оставался без указки, так и не научился управлять самим собой; но именно это произошло с Томом. И совершенно непостижимо, что молодого человека, чье воображение было задушено еще в колыбели, все еще тревожили какие-то остатки его, выродившись в самые низменные наклонности; но именно таким феноменом безусловно оказался Том.
- Вы курите? - спросил мистер Джеймс Хартхаус, когда они подошли к гостинице.
- Еще бы! - сказал Том.
Долг вежливости обязывал его пригласить Тома подняться наверх, а Тому долг вежливости предписывал принять приглашение. Прохладительный напиток, приноровленный к жаркой погоде, - и притом достаточно крепкий, - и табак более редкого сорта, чем можно было приобрести в здешних краях, быстро возымели благотворное действие на состояние духа Тома, развалившегося в углу дивана, и преисполнили его еще большим восхищением к новому другу, занявшему противоположный угол.
Накурившись, Том разогнал табачный дым и внимательно посмотрел на мистера Хартхауса. 'Незаметно, чтобы он заботился о своей одежде, - подумал Том, - а как отлично он одет. Сразу видно светского щеголя!'
Мистер Джеймс Хартхаус, случайно встретившись с Томом глазами, заметил ему, что он ничего не пьет, и небрежным движением собственноручно наполнил его стакан.
- Спасибо, - сказал Том. - Спасибо. Ну, мистер Хартхаус, нагляделись вы сегодня на старика Баундерби? - Том подмигнул и с хитрой миной посмотрел поверх стакана на своего собеседника.
- А он очень славный малый, - отвечал мистер Джеймс Хартхаус.
- Вы так думаете? - сказал Том и еще раз подмигнул.
Мистер Джеймс Хартхаус улыбнулся; поднявшись с дивана, он стал напротив Тома, спиной к пустой каминной решетке, и, попыхивая сигарой, глядя на него сверху вниз, сказал:
- Занятный вы шурин!
- Вы, очевидно, имеете в виду, что старик Баундерби занятный зять, отпарировал Том.
- И злой же у вас язык, Том, - сказал мистер Джеймс Хартхаус.
Как лестно быть на короткой ноге с таким бесподобным жилетом; и слышать дружеское 'Том', произнесенное таким приятным голосом; и, едва успев познакомиться, непринужденно болтать с такими холеными бакенбардами! Том был доволен собой сверх всякой меры.
- Я и не скрываю, что не люблю старика Баундерби, - сказал Том. - Я всегда за глаза называл его так, как сейчас, и думал о нем то же, что думаю сейчас. Не стану я вдруг разводить церемонии вокруг старика Баундерби. Поздновато начинать.
- Со мной это не страшно, - сказал Джеймс, - а вот при его жене надо бы, знаете, поостеречься.
- При его жене? - сказал Том. - Это при моей сестре Лу? Ну как же! И, захохотав, он глотнул еще немного прохладительного напитка.
Джеймс Хартхаус по-прежнему стоял перед камином, все в той же ленивой позе, посасывая сигару со свойственной ему непринужденной грацией и приветливо глядя на щенка, - он явно чувствовал себя в роли демона искусителя, который парит над намеченной жертвой и знает, что по первому требованию она отдаст ему всю душу. Щенок и в самом деле поддавался его обаянию. Он глянул на Джеймса Хартхауса подобострастно, потом глянул восторженно, потом глянул дерзко и вытянул одну ногу вдоль дивана.
- Моя сестра Лу? - повторил Том. - Да она никогда не любила старика Баундерби.
- Это прошедшее время, Том, - заметил мистер Джеймс Хартхаус, стряхивая мизинцем пепел с сигары. - А мы живем в настоящем.
- Глагол 'не любить'. Второе спряжение. Изъявительное наклонение, настоящее время. Первое лицо единственного числа - я не люблю; второе лицо единственного числа - ты не любишь; третье лицо единственного числа - она не любит, - выпалил Том.
- Очень мило! Остроумно! - похвалил Джеймс Хартхаус. - Но вы, конечно, шутите.
