Меня не волновали подобные вещи.
Было кое-что поважнее.
Был этот Фабрис, чей престиж рос на глазах, и на которого Елена обращала всё больше и больше внимания.
Я не задавалась вопросом, что было у этого мальчика, чего не было у меня. Я знала, что у него было больше.
И именно это озадачивало меня. Неужели Елена не знала об этом смешном предмете? Неужели он мог ей нравится? Очень похоже, что так и было.
В четырнадцать лет, к моему великому удивлению, моё мнение на этот счёт изменилось.
Но в семь лет такая склонность казалась мне непонятной.
Я со страхом сделала вывод, что моя возлюбленная сошла с ума.
Я решила — будь что будет. Отведя маленькую итальянку в сторону, я шепнула ей на ухо, каким недостатком был наделён Фабрис.
Она посмотрела на меня, сдерживаясь от смеха, и было ясно, что смеялась она надо мной, а не над этим предметом.
Я поняла, что Елена для меня потеряна.
Ночь я провела в слезах, не потому что у меня не было этого приборчика, а потому что у моей любимой оказался дурной вкус.
В школе один отважный учитель задумал занять нас чем-то иным, нежели строительство бумажных самолётиков.
Он собрал вместе три младших класса, и я оказалась рядом с Еленой и её свитой.
— Дети, у меня идея — мы вместе сочиним историю.
Это предложение сразу показалось мне подозрительным. Но я одна так к нему отнеслась, остальные обрадовались.
— Пусть те, кто умеет писать, сочинит какую-нибудь историю. А потом мы вместе выберем самую интересную, нарисуем к ней рисунки, и сделаем из них книгу.
«Чепуха», — подумала я.
Эта затея была придумана для того, чтобы большинство учеников младших классов, не умеющие писать, захотели бы научиться.
Не теряя времени, нужно было придумать историю.
И я с жаром погрузилась в творчество.
Одна прекрасная русская принцесса (почему именно русская, до сих пор не пойму) была голой погребена под снегом. У неё были очень длинные волосы и бездонные глаза, которые прекрасно сочетались с её страданием. Ведь холод причинял ей невыносимую боль. Одна голова её виднелась из снега, и она видела, что кругом не было ни души, и никто не мог прийти ей на помощь. Далее шло длинное описание её слез и горя. Мне все это безумно нравилось. И тут откуда ни возмись появлялась другая принцесса, которая вызволяла её из плена и согревала её заледеневшее тело. Я млела от удовольствия, описывая, как она это делала.
Потупив взгляд, я сдала своё сочинение.
По непонятным причинам, оно было тут же предано забвению. Учитель даже не упомянул о нём.
Однако, он рассказал о других, в которых говорилось о поросятах, далматинцах, о носе, который рос, если его хозяин врал, — короче, сплошной плагиат.
К моему великому стыду я забыла историю, сочинённую Еленой.
Но я не забыла, кто из учеников занял первое место, и как толпа помогла ему в этом.
В сравнении с этим, румынская избирательная кампания просто образец честности.
Фабрис, — а это был, конечно, он, — сочинил историю о благотворительности. Дело происходило в Африке. Маленький негр видел, как его семья умирает с голоду, и отправлялся на поиски съестного. Он уходил в город и становился богатым. Через десять лет он вернулся в деревню, завалил родню подарками и едой и построил больницу.
Вот как учитель преподнёс нам этот поучительный рассказ:
— Я оставил напоследок историю нашего Фабриса. Не знаю, что вы на это скажете, но мне она нравится больше всех.
И он прочёл его сочинение, которое было встречено самыми вульгарными криками восторга.
— Ну, что ж, дети, думаю, вы со мной согласны.
Не могу выразить, как мне было противно.
Сначала сага Фабриса показалась мне глупой и нелепой.
«Но это же гуманная история!» — воскликнула я про себя, слушая чтение, с таким огорчением, что это можно было понять, как «Это же пропаганда!»
В дальнейшем похвала взрослого всегда казалась мне залогом посредственности.
Это впечатление подтвердилось отвратительной идеологической манипуляцией, которая затем последовала.
Всё говорило об этом: голосование восторженными криками, а не выборами, неточность в подсчётах и т.д.
И в конце гвоздь программы: лицо победителя, который вышел на эстраду поприветствовать избирателей и изложить свой проект более подробно.
Его спокойная, довольная улыбка!
Его идиотский голос, вещающий о мужестве голодающих!
А особенно единодушные крики радости этой кучки маленьких глупцов!
Только Елена не ликовала вместе со всеми, но то, с какой гордостью она смотрела на героя, говорило само за себя.
По правде, сказать, я не расстроилась, что о моей истории не упомянули. Я жаждала славы только в любви и на фронте. А пишут пусть другие.
Но при мысли, что подлое простодушие этого мелкого смешного существа снискало такой восторг, меня тошнило.
То, что к моему возмущению примешивалось много ревности и злости не меняло дела: мне было отвратительно то, что превозносили до небес историю, где добрые чувства были всего лишь плодом фантазии.
С этого дня я решила для себя, что литература — это мир зависти и интриг.
Махинация была на лицо.
Сочинение писали сорок детей.
Я гарантирую, что из нас только 39 человек были способны сочинять истории, потому что я предпочла бы лучше умереть, чем помогать, как бы мало ни было моё участие, этому коллективному творчеству.
А если исключить маленьких перуанцев и других инопланетян, случайно приземлившихся среди нас и которые не понимали ни слова по-французски, остаётся тридцать четыре человека.
Из них надо вычесть тех, которые молча следуют за большинством, такие есть в любом обществе, и их глупое молчание принимают за участие. Остаётся 20 человек.
Из них Елена, которая всегда молчит, чтобы сохранить репутацию сфинкса. Остаётся 19.
Из них 9 девочек, влюблённых в Фабриса, которые открывают рот только для того, чтобы громко одобрять всё, что бы ни сказал их длинноволосый идол. Остаётся 10.
Из них 4 мальчика, которые подражают Фабрису и которые только и умеют, что блеять от восторга, когда говорит их кумир. Итого шесть.
Среди них один румын, очень важный с виду, всё время повторяющий, как ему нравится эта идея, и как он мечтает принять в ней участие. На этом его участие и заканчивалось. Без него остаётся пять.
Из них двое — соперники Фабриса, которые робко пытаются противиться всему, что он говорит, но малейший их выпад гасится общим улюлюканьем. Итого трое.
Среди них странный тип, который говорил только по подсказке. Остаётся два человека.
Один из них — мальчик, жаловавшийся, возможно искренне, что у него нет ни капли воображения.
И вот как мой соперник самостоятельно написал наш коллективный труд.
(Впрочем, таково большинство коллективных трудов).
