это был единственный дозволенный ему способ выразить эту любовь: китайцам было разрешено общаться с иностранцами только на языке питания.
Ещё были рынки, куда я ездила верхом покупать карамельки, косоглазых красных рыбок, китайские чернила и прочие чудеса, но там общение ограничивалось товарно-денежным обменом.
Вот и все.
После всего вышесказанного остаётся сделать вывод: эта история произошла в Китае настолько, насколько это было позволено, то есть очень мало.
Это история гетто. А, значит, рассказ о двойном изгнании: изгнание из моей родной страны (для меня это была Япония, потому что я считала себя японкой), и изгнание из Китая, который нас окружал, но от которого мы были отрезаны как весьма нежелательные гости.
Так или не так, но, в конечном счёте, Китай занимает на этих страницах такое же место, как чума в «Декамероне» Боккаччо: если о ней почти не говорится то лишь потому, что она СВИРЕПСТВУЕТ повсюду.
Елена всегда была недоступна. А с тех пор, как появился Фабрис, и того больше.
Я уже не знала, что придумать, чтобы обратить на себя её взор. Я хотела рассказать ей про вентиляторы, но подумала, что она поведёт себя так же, как в случае с конём, пожмёт плечами и равнодушно отвернётся.
Я благословляла судьбу за то, что Фабрис жил в Вай Чжао Та Лю. И я благословляла мать моей любимой, которая запрещала своим детям покидать Сан Ли Тюн.
На самом деле попасть из одного гетто в другое было просто. На велосипеде у меня это занимало четверть часа. Я часто ездила туда, потому что в Вай Чжао Та Лю был магазин, торгующий отвратительной китайской карамелью, стопроцентной инфекцией, но которая казалась мне самым лучшим лакомством в мире.
Я заметила, что за три месяца ухаживания, Фабрис ни разу не наведался в Сан Ли Тюн.
Это навело меня на мысль, которая, как я надеялась, была жестока. По дороге из школы я спросила у маленькой итальянки безразличным тоном:
— Фабрис влюблён в тебя?
— Да, — ответила она равнодушно, как будто речь шла о чём-то естественном.
— А ты его любишь?
— Я его невеста.
— Невеста! Но тогда вы должны с ним часто видеться.
— Мы видимся каждый день в школе.
— Нет, не каждый день. Кроме субботы и воскресенья.
Надменное молчание.
— И вечером вы тоже не видитесь. А ведь жених и невеста чаще всего встречаются по вечерам. Чтобы ходить в кино.
— В Сан Ли Тюн нет кинотеатра.
— Кинотеатр есть во Французском Альянсе, рядом с Вай Чжао Та Лю.
— Но мама не разрешает мне выходить отсюда.
— А почему Фабрис не приходит к тебе в Сан Ли Тюн?
Молчание.
— На велосипеде туда можно доехать за четверть часа. Я каждый день туда езжу.
— Мама говорит, что выходить опасно.
— Ну и что? Фабрис боится? Я каждый день выхожу.
— Его родители ему не позволяют.
— И он слушается?
Молчание.
— Я велю ему прийти ко мне завтра в Сан Ли Тюн. Вот увидишь, он придёт. Он делает всё, что я ему говорю.
— А вот и нет! Если он любит тебя, он должен сам до этого додуматься. По-другому не считается.
— Он любит меня.
— Почему же он не приходит?
Молчание.
— Может быть у Фабриса есть другая невеста в Вай Чжао Та Лю, — предположила я.
Елена презрительно рассмеялась.
— Другие девочки не так красивы, как я.
— Откуда ты знаешь? Они не все ходят во французскую школу. Англичанки, например.
— Англичанки! — засмеялась маленькая итальянка так, словно уже одно это слово рассеивало всякие подозрения.
— Ну и что, что англичанки? Есть же леди Годива[27].
Елена недоуменно взглянула на меня. И я объяснила, что у англичанок есть привычка прогуливаться голыми верхом на коне, завернувшись в плащ из собственных волос.
— Но в гетто нет лошадей, — холодно возразила Елена.
— Ну, если ты думаешь, что англичанок это очень волнует…
Моя возлюбленная удалилась быстрым шагом. Я впервые видела, чтобы она так быстро шла.
На лице её не отразилось никакого страдания, но я уверена, что задела по меньшей мере её гордыню, а может и сердце, существование которого до сих пор ничем себя не проявляло.
Для меня это был великий триумф.
Я ничего не знала о возможном двоежёнстве Фабриса.
Всё, что мне известно это то, что на следующий день Елена разорвала свою помолвку.
Она сделала это с примерным равнодушием. Я очень гордилась её бесчувствием.
Репутация длинноволосого соблазнителя потерпела сокрушительный удар.
Я ликовала.
Уже дважды я была благодарна китайскому коммунизму.
С наступлением зимы военные действия активизировались.
Когда гетто покрывался льдом, нас заставляли разбивать его кирками, потому что машинам было невозможно проехать.
Значит, нужно было заранее выплеснуть свою агрессию.
И мы ни в чём себе не отказывали.
Особенно мы гордились новым отрядом, который назывался «когортой блюющих».
Оказалось, что среди нас были дети, обладавшие чудесным даром. Феи, склонявшиеся над их колыбелями, наделили их способностью блевать почти по желанию.
Достаточно было только, чтобы в желудке была какая-та пища, чтобы опустошить его.
Эти люди вызывали восхищение.
Большинство среди них прибегали к обычному средству — два пальца в рот. Но некоторые были просто поразительны: они действовали одним усилием воли. Обладая чрезвычайными спиритическими способностями, они имели доступ к клеткам мозга, отвечающим за рвотный рефлекс. Надо было немного сконцентрироваться, и всё получалось.
Содержание когорты блюющих напоминало заправку самолётов: нужно было уметь подпитывать их на лету. Блевать впустую было расточительством.
Самые бесполезные из нас должны были поставлять рвотное топливо: красть у китайских поваров пищу, которую можно было легко съесть. Взрослые заметили, как быстро исчезало печенье, изюм, плавленые сырки, сгущёнка, шоколад, а особенно растительное масло и растворимый кофе — ведь мы открыли философский камень рвоты. Смесь масла для салата и растворимого кофе. Эта бурда выходила быстрее всего остального.
(Деликатный момент. Ни один из упомянутых продуктов не продавался в Пекине. Раз в три месяца наши родители ездили в Гонконг, чтобы пополнить запасы продовольствия. Эти путешествия дорого стоили. Рвота влетала в копеечку).
Продукты выбирали по весу: они должны были быть как можно легче. Поэтому продукты в стеклянных
