Их было гораздо меньше, чем Союзников. Сначала мы этому обрадовались. Нам и в голову не приходило стыдиться своего численного превосходства. Напротив, нам казалось, что это здорово.
В среднем враги были старше нас. Некоторым из них было уже по пятнадцать лет, что было для нас вершиной старости. И ещё одной причиной, чтобы их ненавидеть.
Война была объявлена с беспримерной гласностью: первые же два непальца, проходившие мимо были атакованы шестьюдесятью детьми.
Когда мы отпустили их, они были покрыты синяками и шишками.
Бедные маленькие горцы, едва спустившиеся с Гималаев, ничего не поняли.
Дети из Катманду, которых было человек семь от силы, посовещались между собой, и выбрали единственно-возможное решение — борьбу. Учитывая наши методы, было ясно, что переговоры ни к чему не приведут.
Надо признать, что поведение детей Сан Ли Тюн опровергало закон о наследственности. Профессия наших родителей состояла в том, чтобы по возможности уменьшать напряжение в мире. А мы делали все наоборот. Вот и имей после этого детей.
Но тут мы выдумали кое-что новое: такой мощный альянс, целая мировая война и все это против одной бедной и маленькой страны без идеологического размаха, не имеющей никакого влияния, это было ново.
В то же время, сами того не подозревая, мы следовали китайской политике. Пока солдаты-маоисты осаждали Тибет, мы атаковали горную цепь с другой стороны.
Гималаям не было пощады.
Но непальцы удивили нас. Они показали себя бравыми вояками: их жестокость превосходила всё, что мы видели за три года войны против восточных немцев, которые отнюдь не были слабаками.
У детей из Катманду удары кулака и пинки были быстрыми и очень точными. Всемером они были опасными врагами.
Мы не знали того, что история подтвердила уже не однажды: по части жестокости Азия могла дать фору любому континенту.
Нас наголову разбили, но мы не жалели об этом.
Елена была выше всей этой кутерьмы.
Позднее я прочла одну непонятную историю, в которой говорилось о войне между греками и Троей. Всё началось с прелестного существа по имени Елена.
Эта подробность вызвала у меня улыбку.
Конечно, я не могла провести параллель. Война в Сан Ли Тюн началась не из-за Елены, и она никогда не желала в неё вмешиваться.
Странное дело, «Илиада» ничего не рассказала мне о Сан Ли Тюн, тогда как Сан Ли Тюн мне многое поведал об «Илиаде». Прежде всего, я уверена, что не участвуй я в войне гетто, «Илиада» не взволновала бы меня так сильно. Для меня в основе сюжета лежал не миф, а жизненный опыт. И я смею полагать, что этот опыт пролил свет на многое в этом мифе. В частности, на личность Елены.
Разве существует история, которая льстила бы сильнее самолюбию женщины, чем «Илиада»? Две цивилизации беспощадно уничтожают друг друга, даже Олимп вмешивается, военный гений совершает подвиги, рушится целый мир — и все это ради чего, ради кого? Ради красивой женщины.
Легко представить красотку, хвастающуюся подружкам:
— Да, милые, геноцид и вмешательство богов ради меня одной! И я тут совершенно ни при чём. Ничего не поделаешь, ведь я так красива, не в моих силах что-либо изменить.
В многократных повторениях мифа звучат отголоски чрезмерного ничтожества Елены, которая стала карикатурой восхитительной эгоистки, находившей естественным и даже очаровательным, чтобы другие убивали друг друга из-за неё.
Но когда я воевала, я встретила Прекрасную Елену и влюбилась в неё, и потому у меня свой взгляд на «Илиаду».
Потому что я видела, какова была Прекрасная Елена и как она ко всему относилась. И поэтому я считаю, что её далёкая прародительница-тёзка была такой же.
Я думаю, что Елене Прекрасной было совершенно наплевать на Троянскую войну. Вряд ли она льстила её тщеславию: слишком много чести этим мужланам.
Думаю, она была гораздо выше всей этой возни и только и делала, что любовалась своим отражением в зеркале.
Думаю, ей нужно было, чтобы на неё смотрели — все равно кто, воины или мирные жители: ей нужны были только взгляды, которые бы говорили ей о ней и только о ней, а не о тех, кто их посылал.
Думаю, она нуждалась в том, чтобы её любили. Любить самой, нет, это не по её части. Каждому своё.
Любить Париса? Нет уж, увольте. Единственное, что её могло интересовать в Парисе, это его любовь к ней. Эту любовь она и любила.
Итак, что же такое Троянская война? Чудовищное варварство, кровавое, бесчестящее и несправедливое, совершенное во имя красавицы, которой всё это было глубоко безразлично.
Все войны похожи на Троянскую, а прелестницам, ради которых они затеяны, наплевать.
Потому что единственная правда войны в том, о чём никто не говорит: люди затевают войну, потому что им это нравится и потому что это неплохое развлечение. А красавицу, как причину, всегда можно найти.
Поэтому Прекрасная Елена была права, когда не вмешивалась в это и смотрелась в зеркало.
И она очень нравится мне именно такой, эта Елена, которую я любила в Пекине в 1974 году.
Столько людей, кажется, жаждут войны, хотя в действительности мечтают о дуэли. «Илиада» иногда напоминает предвыборную борьбу: каждый герой находит себе одного мифического врага с противоположной стороны, который не даст ему покоя до тех пор, пока его не уничтожить, и наоборот. Но это не война, это любовь со всей её гордыней и индивидуализмом. Кто не мечтает о драке с вечным врагом, о своём личном враге? Чего не сделаешь ради того, чтобы иметь достойного противника.
Из всех драк, в которых я участвовала в Сан Ли Тюн, лучше всего меня подготовила к «Илиаде» моя любовь к Елене. Потому что среди всех беспорядочных штурмов и рукопашных, это был мой заветный бой, мой поединок, который наконец-то отвечал моим самым высоким стремлениям.
Это была схватка не тела, но духа, и боролись здесь не последние среди бойцов. Благодаря Елене моя дуэль состоялась.
Излишне упоминать, что мой противник оказался достойным меня.
Я не была Парисом.
Но теперь Елена так смотрела на меня, что я уже не была уверена в собственной личности.
Я знала, что ещё день-два и я не выдержу.
И этот день настал.
Была весна, и цветы в гетто хоть и были некрасивы, но от этого не переставали быть цветами, как честные труженики из рабочей коммуны.
В воздухе витало возбуждение. Вентиляторы рассеивали его повсюду.
В том числе и по школе.
Была пятница. Я уже неделю не ходила в школу из-за бронхита, который я надеялась растянуть подольше и побездельничать до выходных, но тщетно. Я пыталась объяснить матери, что пропустить одну неделю в пекинской школе не страшно, и что я узнавала гораздо больше, читая сказки «Тысячи и одной ночи», лёжа в постели, и что я ещё была слаба. Она не хотела ничего понимать и заявила:
— Если ты будешь плохо себя чувствовать в пятницу, то пролежишь в постели и субботу с воскресеньем, пока не выздоровеешь.
Пришлось повиноваться и пойти в школу в пятницу, о которой я ещё тогда не знала, что одни считали её днём Венеры, другие днём распятия, а третьи днём огня. В дальнейшем, всё это показалось мне вполне справедливым. Пятницы моей жизни много раз просклоняли эти атрибуты на все лады.
Длительное отсутствие всегда придаёт тебе веса и отстраняет от других. После болезни я оказалась в некоторой изоляции и смогла лучше сконцентрироваться на строительстве более совершенных моделей бумажных самолётиков.
