Мне были нужны родители, враги и товарищи по оружию.
Совсем чуть-чуть мне нужны были рабы и зрители — вопрос престижа.
Тот, кто не принадлежал ни к одной из этих пяти категорий, могли бы и вовсе не существовать.
Тем более возможные друзья.
У моих родителей были друзья. Это были люди, с которыми встречались, чтобы вместе пить разноцветные алкогольные напитки. Как будто нельзя выпить без них!
Кроме того, друзья были нужны, чтобы разговаривать и слушать. Им рассказывали глупые истории, они громко смеялись и рассказывали свои. А потом все садились за стол.
Иногда друзья танцевали. Это было удручающее зрелище.
Короче, друзьями были люди, которые могли составить компанию в разных глупых, а вернее смешных занятиях, либо чтобы заняться чем-то нормальным, для чего они были совсем не нужны.
Иметь друзей было признаком вырождения.
У моих брата и сестры были друзья. С их стороны это было простительно, потому что это были их товарищи по оружию. Дружба рождалась в бою. Здесь нечего было стыдиться.
Я же была разведчиком и воевала в одиночку. Друзей пусть имеют другие.
Что до любви, то она ещё меньше меня касалась. Это странное чувство было из области географии, из сказок «Тысячи и одной ночи», из стран Среднего Востока. Я же была слишком далеко на востоке.
Что бы там ни думали, в моём отношении к окружающим не было тщеславия. Всё было совершенно оправдано. Вселенная начиналась и заканчивалась мною, не я это придумала. Это было объективной реальностью, которой я должна была соответствовать. К чему стеснять себя друзьями? Им не было места в моём мире. Я была центром вселенной, и друзьям нечего было к этому прибавить.
Дружила я только с моим скакуном.
Моя встреча с Еленой не была переделом власти — у меня её не было, и меня она не прельщала — это был духовный переворот: отныне центр вселенной был за пределами моего существа. И я делала все, чтобы к нему приблизиться.
Я поняла, что недостаточно было находиться рядом с ней. Нужно было ещё что-то для неё значить, а я не значила ничего. Я её не интересовала. По правде говоря, было похоже, что её ничто не интересует. Она ни на что не смотрела и ничего не говорила. У неё был вид человека, которому нравится быть погружённым в себя. Но было видно, что она чувствовала, как на неё смотрят, и что ей это нравится.
Я не сразу поняла, что Елене было важно одно: чтобы на неё смотрели.
Так, сама того не осознавая, я делала её счастливой, т.к. я пожирала её глазами. Я не могла оторвать от неё взгляда. Раньше я никогда не видела ничего столь красивого. Впервые в жизни чья-то красота ошеломила меня. Я уже встречала много красивых людей, но они не привлекали моего внимания. До сих пор не могу понять, почему красота Елены так завораживала меня.
Я полюбила её с первого взгляда. Как это объяснить? Я никогда не собиралась никого любить. Я никогда не думала, что чья-то красота может вызывать чувства. И, однако, всё произошло в тот миг, когда я впервые её увидела, приговор был безоговорочным: она была самой красивой, я её полюбила, и теперь она стала центром вселенной.
Чары продолжали действовать. Я понимала, что не могу просто любить её, надо, чтобы она тоже полюбила меня. Почему? Потому что так было нужно.
И я простодушно открыла ей своё сердце. Я просто обязана была ей признаться.
— Ты должна меня любить.
Она снизошла до того, чтобы взглянуть на меня, но этот взгляд был из тех, без которых лучше обойтись. Она презрительно усмехнулась. Было ясно, что я только что сморозила глупость. Значит, нужно ей объяснить, что это совсем не глупо.
— Ты должна меня любить, потому, что я люблю тебя. Понимаешь?
Мне казалось, что теперь всё встало на свои места. Но Елена ещё пуще рассмеялась.
Меня это задело.
— Чего ты смеёшься?
Она ответила сдержанно, высокомерно и насмешливо:
— Потому что ты глупа.
Так было принято моё первое признание в любви.
Я испытала все сразу: ослепление, любовь, тягу к самопожертвованию и унижение.
Всё это я познала в первый же день. И подумала, что между этими четырьмя несчастиями есть связь. Надо было постараться избежать самого первого, но было слишком поздно.
В любом случае у меня не было выбора.
И мне стало жаль себя. Потому что я познала страдание. А оно было крайне неприятным.
Однако, я не сожалела о моей любви к Елене, ни о том, что она жила на этом свете. Нельзя сожалеть о подобном. А если она жила, её нельзя было не любить.
С первого мгновения моей любви — т.е. с самой первой секунды — я решила, что надо действовать. Эта мысль возникла сама по себе и не покидала меня до конца этой истории.
Я почувствовала такую безысходность, что у меня подкосились ноги, и я уселась на бетонный пол. Убеждённость в собственном бессилии парализовала меня.
Мне хотелось застыть навеки. Я буду неподвижно сидеть на бетоне без пищи и воды до самой смерти. Я быстро умру, и это произведёт впечатление на мою любимую.
Нет, так не выйдет. За мной придут, заставят подняться, будут меня кормить насильно через трубку. Взрослые выставят меня на посмешище.
Тогда наоборот. Раз нельзя замереть, буду двигаться, а там посмотрим.
Мне стоило огромных усилий сдвинуть с места своё тело, окаменевшее от страдания.
Я побежала в конюшню и оседлала своего скакуна. Часовые легко пропустили меня. (Беспечность китайских солдат меня всегда удивляла. Меня слегка задевало то, что я не вызываю никаких подозрений. За три года в Сан Ли Тюн меня ни разу не обыскали. Говорю же, в системе был какой-то изъян).
На бульваре Обитаемого Уродства я пустила коня таким бешеным галопом, о каком не слышали за всю историю скачек.
Ничто не могло его остановить. Неизвестно, кто из двоих, всадник или лошадь был больше возбуждён. Мы были единым вихрем. Мой мозг быстро преодолел звуковой барьер. Один иллюминатор в кабине с треском лопнул, и голова мгновенно заполнилась воздухом. В черепной коробке воцарилась пронзительная пустота, и я перестала страдать и думать.
Я и мой конь были теперь только метеором, запущенным в Городе Вентиляторов.
В то время в Пекине почти не было машин. Можно было скакать, не останавливаясь на перекрёстках, не глядя по сторонам, не обращая ни на кого внимания.
Моя сумасшедшая скачка длилась четыре часа.
Когда я вернулась в гетто, от всех чувств осталось лишь удивление.
Конечно, Елена не знала об этом. С одной стороны так было лучше.
Благородство этой бескорыстной скачки наполняло меня гордостью. И я не могла не похвастаться этим перед Еленой.
На следующий день я подошла к ней с загадочным видом.
Она не соблаговолила заметить меня.
