— Но почему же вы не скажете название сами?
— Хочу услышать его от вас.
— Повторяю вам: я не помню.
— Я вам не верю. Вы могли забыть все остальные, но этот — нет.
— И чем он так замечателен?
— Вы это знаете не хуже меня.
— Нет. Я гений, не знающий себе цены.
— Не смешите меня.
— Послушайте, будь этот роман и вправду знаменит, я бы о нем слышал. Однако что-то никто его не упоминал. Когда заходит речь о моем творчестве, всегда приводят одни и те же четыре названия.
— Вы сами прекрасно знаете, что это ничего не значит.
— А, понятно. Мадемуазель — снобка. Так и вижу вас в гостиной: «Ах-ах, вы читали Пруста? Нет, что вы, „В поисках…“, это пошло. Я имею в виду его статью, напечатанную в „Фигаро“ в тысяча девятьсот четвертом году…»
— Ладно, допустим, я снобка. Недостающее название, прошу вас.
— Зря просите.
— Вы подтверждаете мои предположения.
— Ваши предположения? Скажите на милость!
— Раз вы не хотите мне помочь, придется начать сначала — я не помню, на чем остановилась.
— Зачем вы долдоните этот перечень, если прекрасно знаете недостающее название?
— Увы, боюсь, я опять его забыла. «Апология диспепсии» — это раз.
— Еще одно слово, и я вас задушу, не смотрите, что я немощный старик.
— Задушите? Выбор глагола, мне кажется, говорит сам за себя.
— А вы бы предпочли, чтобы я вас пристукнул?
— На этот раз, дорогой господин Тах, вам не удастся уклониться от темы. Поговорим об удушении.
— Что, я написал книгу с таким названием?
— Не совсем.
— Послушайте, вы становитесь невыносимой с вашими загадками. Скажите мне название — и покончим с этим.
— А мне не к спеху. Давно я так не веселилась.
— Не могу сказать того же о себе.
— Тем приятнее. Но не будем отвлекаться. Поговорим об удушении, дорогой господин Тах.
— Мне нечего сказать на эту тему.
— Вот как? Почему же вы грозили этим мне?
— Мало ли что у меня вырвалось в сердцах, с тем же успехом я мог бы сказать, например: «Идите в баню!»
— Да. И тем не менее, будто бы случайно, вы пригрозили задушить меня. Странно.
— Куда вы клоните? Уж нет ли у вас пунктика насчет оговорок по Фрейду? Этого только не хватало!
— Я никогда не верила в оговорки по Фрейду. Но теперь начинаю верить.
— Я никогда не верил в действенность пытки словом. Но теперь начинаю верить.
— Вы мне льстите. Но давайте начистоту. Мне спешить некуда, и пока вы не извлечете из памяти недостающее название, пока не расскажете все об удушении, я вас в покое не оставлю.
— Как вам не стыдно преследовать бедного старика, немощного, больного и неподъемного?
— Я не знаю, что такое стыд.
— Вот как, ваши учителя забыли вдолбить вам и эту добродетель?
— Господин Тах, вы ведь тоже не знаете, что такое стыд.
— Естественно. Мне стыдиться нечего.
— Не вы ли говорили, что ваши книги пагубны?
— Вот именно: мне было бы стыдно, не сумей я напакостить человечеству.
— В данном случае все человечество меня не интересует.
— Вы правы, человечество вообще неинтересно.
— Интересны отдельные личности, не так ли?
— Только их очень мало.
— Вы знали какую-нибудь личность? Расскажите.
— Ну, хотите, расскажу о Селине?
— Нет, только не о Селине.
— Как? Он недостаточно для мадемуазель интересен?
— Расскажите мне о личности, которую вы знали во плоти, с которой жили бок о бок, общались и все такое.
— О медсестре?
— Нет, не о медсестре. Ну полно, вы же знаете, к чему я веду. Вы прекрасно это знаете.
— Понятия не имею, мадемуазель зануда.
— Сейчас я расскажу вам одну историю, которая, быть может, пробудит воспоминания в вашем склеротическом мозгу.
— Ладно. Коль скоро мне некоторое время, слава богу, не придется говорить, надеюсь, вы разрешите мне пожевать карамельки? Вы так меня замучили, что мне это просто необходимо.
— Извольте, разрешаю.
Писатель сунул в рот большую квадратную конфету.
— Моя история начинается с одного удивительного открытия. Журналисты, как известно, не обременены излишней щепетильностью. Так вот, я покопалась в вашем прошлом, не спросив на это вашего разрешения, — потому что вы бы мне его не дали. Я вижу, как вы улыбаетесь, и могу прочесть ваши мысли: вы думаете, что нигде не могли оставить следов, что вы — последний отпрыск вашей семьи, родных у вас не осталось, а друзей нет и не было, — в общем, ничего о вашем прошлом я узнать не могла. Ошибаетесь, дражайший господин Тах. Всегда надо остерегаться незримых свидетелей. Надо остерегаться мест, где вы когда-то жили, — они о многом могут рассказать. Вижу, вы опять смеетесь. Да, замок, где прошло ваше детство, сгорел шестьдесят пять лет назад. Весьма загадочный, кстати, пожар, его причина так и не была установлена.
— Как вы узнали про замок? — спросил толстяк приглушенным, вязким от конфеты голосом.
— Запросто. Подняла архивы, для нас, журналистов, это не проблема. Видите ли, господин Тах, я ведь не дожидалась десятого января. Вы меня интересуете уже не первый год.
— Да вы на ходу подметки рвете! Верно, подумали: «Старикашка долго не протянет, надо быть во всеоружии, когда он даст дуба», так, что ли?
— Перестаньте разговаривать с конфетой во рту, противно. Итак, я продолжаю. Искала я наобум, поэтому поиски были долгими, но не трудными. Мне удалось отыскать следы последних известных Тахов: в 1909 году зарегистрирована смерть Казимира Таха и его жены Селестины Тах, утонувших во время прилива на острове Сен-Мишель, куда молодые супруги приехали отдыхать. Они были женаты два года и имели годовалого ребенка — догадайтесь, о ком идет речь. Далее, отец и мать Казимира Таха не пережили трагической гибели единственного сына. Остался только один Тах — маленький Претекстат. Выяснить, что с вами сталось, было непросто. Мне пришла в голову блестящая мысль отыскать девичью фамилию вашей матери, и я узнала, что, в отличие от вашего отца, который не мог похвастать знатным происхождением, Селестина была урожденной маркизой де Планез де Сен-Сюльпис — это ветвь древнего рода, ныне угасшая, не путать с графами и графинями де Планез, которые…
— Вы намерены познакомить меня с историей семьи, не имеющей ко мне отношения?
— Вы правы, я отвлеклась. Вернемся к славному роду Планез де Сен-Сюльпис, убойно древнему и знатному, хоть и сильно поредевшему к началу двадцатого века. Узнав о гибели дочери, маркиз и маркиза решили воспитать осиротевшего внука — вот таким образом в годовалом возрасте вы были водворены в замок Сен-Сюльпис. Там вас нежили и холили дед с бабкой, кормилица, а также дядя и тетя, Сиприен и
