– Не знаю. Может быть потому, что это подтверждает некую историческую закономерность: голландцы всегда были выдающейся нацией. Я вижу, они такими и остались.
– И что дальше?
– Дальше – ничего. Меня это взволновало.
– Смешно.
– Уверяю вас, дорогой Цельсий, мне безразлично, что вы думаете на сей счет.
– А принцип квандокитии вам интересен?
– Да, как и все, чего я не понимаю.
– Увы, боюсь, вы никогда не поймете.
– Обожаю то, чего никогда не пойму.
– Как большинство гениальных открытий, квандокития основана на простейшей идее – неуловимости онтогенеза.
– Потрясающе! Я уже почти ничего не понимаю. Между нами говоря, у вашей простейшей идеи довольно чудное название.
– Каждый убедился в этом на собственном опыте: достаточно произнести слово «сейчас», чтобы оно потеряло смысл. Настоящее не соответствует ни одной реальности. Объединив это «сейчас» с понятием места и личности, мы получаем точку тройного определения, которая называется…
– Точка СПВ – субъект-пространство-время.
– Вам-то откуда это известно?
– Ваш прапрапрапрадедушка еще не был запрограммирован в генетическом коде сперматозоидов своего прапрапрапрадедушки, когда лингвисты уже пользовались этим термином, голубчик Цельсий.
– Чтобы сместить точку, необходимо разделить ее координаты. Легче всего было уничтожить «сейчас». Чтобы рассеять понятие «здесь», достаточно поместить в невесомость предмет, который мы хотим переместить, – предмет, который вообще-то должен быть человеком, то есть индивидуумом. Заставить исчезнуть это «я» оказалось гораздо труднее. Каким образом можно лишить кого-либо сознания собственной личности, не нарушив при этом его психического равновесия?
– Никогда бы не подумала, что вы так щепетильны.
– Щепетильность тут ни при чем. Чтобы наше путешествие имело хоть какую-то значимость, нам нужен был путешественник с чистым сознанием. Это само собой разумеется.
– И как же вы поступили?
– Без Марникса ничего бы не вышло. Он получил образование в двух, казалось бы, совершенно разных областях: он был физиком и специалистом по эпилепсии.
– И что из того?
– Эпилепсия, которая на самом деле вовсе не является болезнью, представляет собой феномен, распространенный гораздо шире, чем принято думать. В перерыве между припадками человек совершенно здоров. Но во время припадка триединство его личности, места и времени полностью распадается.
– Только не говорите, что вы отправили в странствие по времени эпилептиков во время припадка!
– Так и было.
– Это чудовищно!
– Вы такая же ограниченная, как и комитеты по этике ваших времен. Что здесь плохого? Эпилептический припадок, сильный он или слабый, – это потеря сознания. Больной абсолютно не ощущает перемещения.
– Вам-то откуда знать?
– Мне неоткуда. Но вы-то должны знать.
– Очень умно. Я была под общим наркозом.
– Нет.
– Что значит – нет?
– Наши опыты требуют точности. Спящего переместить невозможно, и не важно, погружен он в естественный сон или в искусственный. Точка триединства не стирается гипнозом. Доказательство тому – сны как продолжение существования личности, разумеется, измененной, но явно присутствующей.
– В таком случае как же вы поступили со мной?
– Это было проще простого. Мы дождались, пока с вами случится припадок.
– Какой?
– Эпилептический, конечно.
– Но я вовсе не эпилептик!
– Ошибаетесь.
– Как?!
– Повторяю: эпилепсия распространена гораздо больше, чем можно себе представить. Некоторые случаи очень сложно диагностировать. Но только не ваш: стоило поговорить с вами пять минут, и все стало ясно.
– Врете! Вы пытаетесь меня надуть!
– Какой интерес мне вам врать?
– Никакого. Просто решили поиздеваться!
– Ну-ну, давайте говорить серьезно. Существует множество видов эпилепсии. Ваш случай неопасный, но не вызывающий сомнений. Ваша манера обрывать фразу в самый неподходящий момент, в основном между причастием и вспомогательным глаголом, вполне типична. Темп вашей речи свидетельствует о непрестанных колебаниях уровня вашего сознания.
– Черт-те что! Вы шутите, Цельсий.
– Напрасно вы смеетесь над подобными вещами. У вас случались и более тяжелые припадки, вам должно быть это известно.
– Не понимаю, о чем вы.
– Все вы понимаете. Например, в ночь с третьего на четвертое мая 1986 года…
– Замолчите.
– За два дня до вашей операции, шестого мая 1995 года…
– Прошу вас, не надо.
– Так перестаньте все отрицать. Более того, вам свойственны около сорока фаз потери сознания в день. Восьмого мая мы дождались вашей первой фазы после анестезии – и оп-ля!
– Весело звучит это ваше «оп-ля».
– Парадокс в том, что людей оказалось перемещать проще, чем предметы или явления… Но… что я вижу? Вы плачете!
– Мне не по себе… Я только что узнала, что больна эпилепсией, и…
– К чему такая чувствительность?
– Посмотрела бы я на вас.
– Что в этом плохого? Юлий Цезарь был эпилептиком.
– Никогда не хотела стать Юлием Цезарем.
– Вы невыносимы. Кроме того, у вас есть более серьезная причина для слез. Вы никогда не вернетесь в свою эпоху: это может привести в отчаяние. А эпилепсия – нет.
– Да, вы мастер утешать.
– Итак, возвращаюсь к нашей теме. Как привести предмет или явление в состояние эпилептического припадка? Марникс нашел способ.
– Можно я угадаю: он довел все население Помпеи до коллективного эпилептического припадка?
– Не торопитесь. Я рассказываю об исследованиях сорокалетней давности – меня еще не было на свете, о Помпеях никто не помышлял. Это было время чисто технических экспериментов. В прошлое отправляли предметы.
– Статуи острова Пасхи? Египетские пирамиды?
– Что за фантазия! Зачем возиться с такими громадинами? Нет, мы использовали ткани…
– Туринская плащаница?
– Забудьте вы все эти небылицы! Нет, кусочки ткани, носовые платки. Интерес составлял не сам
