Я не посмел сказать, что нахожу ее ужасной, и кивнул:
— Уютное местечко.
— Для меня это было спасение. Брат так и не узнал, где я, он далеко. Мы с ним жили близ Бобиньи, теперь ему меня не найти.
— Так вы француженка?
— А вы не знали?
Она рассмеялась и, помолчав, спросила:
— По-вашему, во мне есть что-то шведское?
Именно так я и думал, однако прикинулся скептиком:
— Это ни о чем не говорит. Вот в Олафе нет ничего шведского.
— Как и в вас, — добавила она. — Олаф даже разговаривать как следует меня научил. Вы ведь знаете, как чисто он говорит на самом изысканном французском. У меня теперь нет ничего общего с той, кем я была до того, как он меня встретил.
А у меня-то! Решительно, встреча с Олафом преобразила немало народу.
— Он достойный человек, — сказал я.
— О да. Я очень его люблю. Разумеется, не так, как жена мужа.
Не так? Да еще разумеется?
— Я люблю его больше, — закончила она.
Я ничего не понимал.
— Но я вам наскучила разговорами о себе.
— Что вы, наоборот.
— Теперь ваша очередь. Расскажите мне, как вы встретились с Олафом.
Я замялся.
Само Провидение пришло мне на выручку под видом кота. Большой жирный кот с недовольной миной величаво прошествовал к хозяйке дома.
— Это Бисквит, — объяснила она. — Пришел требовать ужин.
У кота были властные повадки и обиженный вид господина, вынужденного напоминать прислуге о ее обязанностях.
Сигрид прошла в кухню и, открыв банку дорогих кошачьих консервов, выложила содержимое в глубокую тарелку. Поставила тарелку на пол, после чего мы допили шампанское, глядя на Бисквита, невозмутимо поглощавшего свой корм.
— Я подобрала Бисквита два года назад, как Олаф подобрал меня. Он был тогда тощим перепуганным котенком.
— Он с тех пор изменился.
— Вы хотите сказать, потолстел?
— Да. И совсем не выглядит перепуганным.
Она засмеялась.
Я почувствовал голод. Мне хотелось, подобно Бисквиту, потребовать ужин. Но мы, люди, вынуждены лицемерить, и поэтому я спросил, не проголодалась ли она. Она, должно быть, не расслышала вопроса, потому что заговорила о своем:
— Знаете, если бы не Олаф, я бы давно умерла. И это было бы даже не очень печально, при моей тогдашней жизни. Олаф меня не только спас, он еще и научил меня всему, ради чего стоит жить.
Она начинала меня раздражать со своим святым Олафом. Так и подмывало сказать, что он умер, а меня, живого, пора бы накормить. Я ограничился мелким хамством:
— Вы хотите сказать, что он научил вас заменять наркотики алкоголем?
Она звонко рассмеялась:
— Научи он меня только этому, уже было бы прекрасно. Но он меня еще много чему научил.
Я не стал спрашивать, чему же научил ее Олаф. И заявил попросту, что хочу есть. Она как будто проснулась:
— Простите меня, я плохая хозяйка.
Что правда, то правда.
— Чего бы вы хотели поесть?
— Не знаю. Того же, что вы.
— Мне никогда не хочется есть.
— Сегодня вечером сделайте исключение. Вы говорили, что не любите пить одна, а я не люблю есть один.
Мои манеры повергли ее в недоумение, но я был слишком важной персоной, и ей оставалось только подчиниться. Она открыла холодильник, ломившийся от припасов, и растерянно уставилась на его содержимое. Ни дать ни взять, кокетка, которая, обозревая свой богатый гардероб, готова заключить, что надеть ей нечего.
Я пришел ей на выручку:
— Смотрите, есть эскалопы, макароны, грибы, сметана. Стряпать буду я, идет?
Она просияла и с явным облегчением спросила:
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Вымойте грибы и нарежьте их ломтиками потоньше.
Я очистил головку чеснока, натер и обжарил в масле вместе с мясом. Нарезанные грибы припустил в другой сковородке. Сложил все в кастрюлю и залил целой банкой густой сметаны.
Сигрид смотрела на меня с тревогой.
— Олаф делает это не так? — спросил я.
— Не знаю. Я никогда не видела, чтобы он стряпал.
Что же это за странная пара? И почему я продолжаю называть ее Сигрид? Имя у нее наверняка французское. Какое? Я понятия не имел.
— У вас найдется хорошее вино? К этому блюду пойдет красное.
— В винном погребе, наверно, есть, но я в нем не разбираюсь.
Я заметил бутылку красного в углу кухни.
— А это?
— Ах, да. Наверно, Олаф принес.
Она подошла, чтобы прочесть этикетку.
— «Кло-вужо» две тысячи третьего года. Это хорошее?
— Замечательное, откройте-ка.
Я сам удивлялся своему развязному обращению с ней.
— Мы будем ужинать в кухне или в столовой?
В кухне не было французских окон, что и определило мой выбор. Сигрид, которую наверняка звали не Сигрид, поставила приборы. Я сварил макароны и подал все на стол.
— Очень вкусно, — вежливо проронила она.
— Съедобно. Я приготовил много, чтобы осталось на завтра. Это блюдо становится вкуснее, когда постоит.
Я думал огорчить ее перспективой есть и завтра. Она же, воспользовавшись этим предлогом, едва прикоснулась к еде: «Вы же сказали, что завтра будет вкуснее».
Меня всегда раздражали женщины, которые не едят, а ковыряются в тарелке. Я чуть было не сказал ей об этом, но одумался: нельзя откровенно хамить человеку, который так любезно принимает меня в своем доме и угощает «Кло-вужо» 2003 года.
— Это, знаете, замечательное вино.
— Наверно, — кивнула не-Сигрид, отпив глоток. — Мой вкус недостаточно тонок, чтобы его оценить.
— Вам не нравится?
— Не так, как хотелось бы.
— Понятно. Вы экстремистка — шампанское и только шампанское.
— Вот именно.
