такое имя!
— Нужно их об этом спросить.
— Мои родители умерли, когда мне было четыре года, и оставили мне эту загадку в наследство как послание, которое я должен разгадать.
— Разгадывайте ее без меня.
— Текстор Тексель… К моему имени нужно привыкнуть, и тогда оно уже не царапает слух. Со временем в нем даже находишь своеобразную красоту: Текстор Тексель, Текстор Тексель, Текстор…
— И сколько вы будете это повторять?
— Во всяком случае, как писал лингвист Гюстав Гийом: «То, что услаждает наш слух, услаждает и дух».
— Есть ли спасение от таких людей, как вы? Может, спрятаться в туалете?
— У вас ничего не выйдет, дорогой месье. Мы ведь в аэропорту, и в туалетах нет звукоизоляции. Я пойду за вами в туалет и буду разговаривать с вами через дверь.
— Почему?
— Потому что мне так хочется. Я всегда делаю то, что мне хочется.
— А мне хочется набить вам морду.
— Опять ничего не выйдет! Это будет противозаконно. А я обожаю доставлять неприятности, не запрещенные законом. Сам я при этом веселюсь от души, а мои жертвы совершенно бессильны против меня.
— У вас нет более высоких устремлений в жизни?
— Нет.
— А у меня есть.
— Неправда.
— Откуда вы знаете?
— Вы деловой человек. И ваши устремления исчисляются деньгами. А деньги — это самое низменное, что только есть.
— Я по крайней мере никому не надоедаю.
— Но своей деятельностью вы все равно наносите кому-то вред.
— Даже если это так, то кто вы такой, чтобы колоть мне этим глаза?
— Я Тексель. Текстор Тексель.
— Я это уже слышал.
— Я голландец.
— Голландец — гроза аэропортов. Пытаетесь играть в Летучего голландца.
— Летучий голландец? Вот простак! Этот наивный романтик охотился только за женщинами.
— А вы охотитесь только за мужчинами?
— Я охочусь за теми, кто мне нравится. Вы, например, показались мне довольно симпатичным, месье Ангюст. Вы не похожи на обычного делягу. Я почувствовал в вас что-то располагающее. И это очень трогательно.
— Вы ошибаетесь, во мне нет ничего располагающего.
— Это вы так думаете. На самом деле жизнь не убила в вас юношу, открытого, любознательного. И вам не терпится узнать мою тайну.
— Люди вроде вас твердо уверены, что всем вокруг интересны их тайны.
— Но это так и есть.
— Ну, хорошо, тогда постарайтесь меня развлечь. Это поможет мне убить время.
Жером закрыл книгу и сложил руки. Теперь он смотрел на своего преследователя, как на эстрадного конферансье.
— Меня зовут Тексель. Текстор Тексель.
— Это любимый припев?
— Я голландец.
— Вы думаете, я это забыл?
— Если вы будете меня все время перебивать, мы не сдвинемся с места.
— Но я не уверен, что мне хочется куда-то двигаться вместе с вами.
— Откуда вы знаете! Вы наверняка измените свое мнение, когда я расскажу вам несколько случаев из моей жизни. Например, когда я был маленьким, я убил человека.
— Простите?
— Мне было тогда восемь лет. В моем классе учился мальчик по имени Франк. Это был чудесный мальчуган — красивый, приветливый, улыбчивый. Он не был первым учеником, но успевал по всем предметам и особенно отличался в спорте, а это всегда помогает завоевать любовь одноклассников. Все просто обожали этого мальчика.
— Кроме вас.
— Я его ненавидел. Должен признаться, что сам я был хилым и совершенно не спортивным мальчишкой. И у меня совсем не было друзей.
— Надо же! — улыбнулся Ангюст. — Вас уже в детстве не любили!
— Хотя я старался изо всех сил, чтобы меня полюбили. Но сколько я ни старался, у меня ничего не получалось.
— И с возрастом вы не преуспели.
— А Франка любили, поэтому с каждым днем я ненавидел его все сильней. В ту пору я еще верил в Бога. Однажды воскресным вечером, уже в постели, я принялся горячо молиться. Это была молитва, подсказанная самим дьяволом: я просил Всевышнего убить мальчика, которого ненавидел. Долгие часы я молил об этом Бога.
— Легко догадаться, что было дальше.
— На следующее утро в наш класс вошла опечаленная учительница и со слезами на глазах сообщила, что этой ночью у Франка случился неожиданный сердечный приступ, и он умер.
— И вы, конечно, решили, что это произошло по вашей вине.
— Но это действительно произошло по моей вине. Если бы не я, с чего бы это вдруг абсолютно здоровый мальчик умер от сердечного приступа?
— Если бы это было так просто, на земном шаре почти не осталось бы живых.
— Мои одноклассники заплакали. Ну, и как положено в таких случаях, звучали фразы: «Первыми всегда уходят лучшие», и т. д. А я думал: «Конечно, лучшие! Стал бы я так молиться, если бы он не был лучшим!»
— И вы решили, что Бог услышал вашу молитву? Вы ведь никогда ни в чем не сомневаетесь.
— Поначалу я торжествовал: я победил! Теперь этот Франк больше не будет мне мозолить глаза. Но вскоре я понял, что смерть мальчика ничего не изменила в моей жизни. Для своих одноклассников я по-прежнему оставался гадким утенком, которого никто не любит. Напрасно я думал, что главное для меня — освободиться от своего соперника. Как я ошибался! Франка забыли, но я вовсе не занял его место.
— Ничего удивительного. У вас совсем нет обаяния.
— Прошло немного времени, и я начал испытывать угрызения совести. Если бы мне удалось завоевать любовь одноклассников, я бы не сожалел о своем преступлении. Но меня мучила мысль, что я убил Франка напрасно.
— И с той поры вы торчите в аэропортах и каждому встречному рассказываете о своих душевных муках.
— Все не так просто, как вы думаете. Мне было стыдно, но я вовсе не страдал.
— У вас, видимо, хватало здравого смысла не чувствовать себя виноватым?
— И снова вы ошибаетесь. Я ни минуты не сомневался, что убил этого мальчика. Но мое детское сознание еще не было готово к подобной ситуации. Как вам известно, взрослые приучают детей здороваться и запрещают ковырять в носу. Но они не внушают, что нельзя убивать своих маленьких товарищей. Поэтому я испытывал такие же угрызения совести, как если бы украл конфеты с витрины.
— Если вы утратили веру, почему вы по-прежнему считаете себя виноватым в смерти Франка?
— Вера укрепляет человеческий дух и придает ему огромную силу. Независимо от того, существует Бог или нет. Я столь убедительно молил Бога лишить Франка жизни! Утратив веру, я утратил и свою власть.
— Какое счастье, что вы больше не верите и уже не можете…
— Да. Поэтому второе убийство далось мне не так легко.
— Ах, так была целая серия убийств?
— В расчет идет только первое. Если ты убийца, то чувство вины не возрастает в зависимости от числа жертв. Не важно, сколько ты убил: одного человека или сотню. Стоит убить одного, а затем можно убить и сотню.
— Конечно. Зачем отказывать себе в маленьких радостях?
— Я вижу, вы не воспринимаете меня всерьез. Вы смеетесь надо мной.
— Если вы верите, что убили своего одноклассника, то вы не такой уж великий преступник.
— Вы правы, я мелкий преступник, не обладающий большим размахом.
— Как мне нравится эта самокритичность!
— Да, я убил всего двух человек.
— Всего лишь двух! Месье, вы не очень-то честолюбивы.
— Согласен. Я был рожден для большего. Но меня попутал проклятый демон вины, который помешал мне выполнить мое великое предназначение.
— Демон вины? Я думал, вы испытывали обыкновенное раскаяние.
— После убийства Франка — да. Но позже меня стало постоянно мучить чувство вины.
— Это началось после второго убийства? Как оно произошло? Вы наслали на человека порчу?
