сильней. До этого дня Жерому не доводилось так надолго зажимать уши руками, и он не знал, чем это чревато. А мучитель знал, что у его жертвы вскоре заболят руки. «Я не первый, кого он часами изводит своим вздором. И я не первый, кто вот так же затыкает уши, чтобы его не слышать. Поэтому он и усмехается. Он к этому привык и знает, что надолго меня не хватит. Вот мразь! Вот извращенец!»
Спустя еще несколько минут боль в руках и плечах стала нестерпимой. Не выдержав этой боли, он опустил руки и с облегчением вздохнул.
— Ну вот, — спокойно заметил голландец.
— С вашими жертвами всегда так бывает?
— Даже если бы вы были у меня первым, я знал, что вы скоро сдадитесь. Вы знаете, что такое распятие? Отчего, вы думаете, страдает и умирает распятый? От обычных гвоздей, которые вколачивают ему в руки и ноги? Ничего подобного. Самое страшное — держать руки поднятыми вверх. В отличие от других млекопитающих, как, например, ленивца, человек не в состоянии долго пребывать в такой позе: если его заставить слишком долго держать руки вверх, он умирает. Я, конечно, несколько утрирую: человек, подвешенный за руки, может умереть и от удушья. Вы бы не умерли. Но вам стало очень плохо, и вы не выдержали боли. Видите, вам от меня никуда не деться. Я все предусмотрел. Почему, вы думаете, я решил воздействовать именно на ваш слух? Не только потому, что при этом я не нарушаю никаких законов. Из всех органов чувств слух наименее защищен. У глаз есть веки. От скверного запаха можно спастись, надолго зажав нос, и это совсем не больно. От дрянной пищи спасает воздержание, что только идет на пользу. От неприятных прикосновений защищает закон: если кто-то притронулся к вам против вашей воли, вы вправе вызвать полицию. Самый слабый и незащищенный орган у человека — это слух, его уши.
— Ничего подобного! Существуют шарики Кес.
— Ну, конечно, шарики Кес — самое замечательное изобретение человека. Но ведь в вашей дорожной сумке их нет?
— В аэропорту есть аптека. Я сейчас пойду и куплю их.
— Мой бедный друг, неужели вы полагаете, что я не скупил их все перед тем, как взяться за вас? Я же сказал, что у меня все предусмотрено. Хотите узнать, что я вам говорил, когда вы сидели с зажатыми ушами?
— Нет.
— А я все равно скажу. Я говорил, что человек — это крепость, а его органы чувств — это двери. И слух защищен хуже всех. Вот почему вы потерпели поражение.
— Поражение в данном случае отнюдь не означает победу противника. Откровенно говоря, я не понимаю, что вы от этого выиграли.
— В конечном счете я все равно выиграю. Не торопитесь. У нас еще уйма времени. Ваш рейс могут откладывать до бесконечности. Без меня вы бы так и сидели с книгой и делали вид, что читаете. А благодаря мне узнали столько интересного.
— Да, о так называемом убийстве вашего маленького одноклассника, о кошачьем корме… Вы полагаете, что подобная чепуха может кого-то заинтересовать?
— Историю лучше всегда рассказывать с начала, верно? Так вот, в двенадцать с половиной лет, объевшись кошачьей мерзости, я утратил веру в Бога и обрел врага, то есть самого себя, или, точнее, неизвестного противника, который прячется у каждого из нас в кишках. После этого мир для меня перевернулся. До той поры я был хилым и бледным ребенком-сиротой, который тихо жил с дедушкой и бабушкой. А после того рокового дня меня начали терзать всяческие страхи и неуемный голод.
— И вы по-прежнему нажимали на кошачий корм?
— Не только. Я за обе щеки уплетал все, чем питались мои бабушка с дедушкой. И чем большее отвращение вызывала у меня еда, тем с большей жадностью я на нее набрасывался.
— В голландской кухне многое может вызывать отвращение.
— Да, это так, не спорю. Поэтому я ел очень много.
— Но вы не очень-то разжирели.
— Потому что меня снедают душевные муки. Я, как и в юности, страдаю от тяжкого сознания вины.
— Вины за что?
— Неужели вы полагаете, что людям, заболевающим комплексом вины, для этого требуется серьезный предлог? Мой внутренний враг проснулся, когда я объелся кошачьего корма, но это могло случиться и по другому поводу. Если уж тебе суждено заболеть комплексом вины, повод всегда найдется. От этого никуда не денешься. Такая уж у тебя судьба. Янсенизм[1] — это тоже голландское изобретение.
— Да, как и кокосовое масло, и прочие гадости.
— А я обожаю кокосовое масло.
— Еще бы!
— Но больше всего я люблю янсенизм и его бескомпромиссность. Только такая несправедливая доктрина и могла меня увлечь. Эта теория способна на искреннюю жестокость — совсем, как и любовь.
— Как это меня угораздило попасть в лапы такого приставучего янсениста, как вы!
— Кто знает? Может, это тоже судьба. Возможно, вы родились на свет божий только для того, чтобы рано или поздно встретить меня.
— Клянусь, что это не так.
— Откуда вам знать?
— В моей жизни случались и более важные события.
— Например?
— Я не хочу вам о них говорить.
— И зря. Сейчас я открою вам свой секрет, Жером Ангюст. Если вы хотите, чтобы я замолчал, говорите сами. Запомните этот принцип. Он может вас спасти.
— От чего?
— Скоро поймете. Расскажите мне о вашей жене, месье.
— Откуда вы знаете, что я женат? Я ведь не ношу кольца.
— Но вы косвенно подтвердили, что женаты. Так расскажите о вашей жене.
— Об этом не может быть и речи.
— Почему?
— Я не хочу говорить с вами о ней.
— Значит, вы ее не любите.
— Люблю!
— Нет. Любящий человек может без конца говорить о предмете своей любви.
— Что вы об этом знаете? Я уверен, что вы никого не любите.
— Люблю.
— Так говорите же без конца о предмете своей любви.
— Я люблю наипрекраснейшую из женщин.
— Что же вы тогда здесь делаете? Зачем вы торчите в этом аэропорту? Это же непростительно, вы должны быть рядом с ней. Почему вы надоедаете своей болтовней незнакомым людям вместо того, чтобы наслаждаться ее обществом?
— Она не любит меня.
— Так постарайтесь ее обольстить, вместо того чтобы докучать посторонним.
— Я уже пытался.
— Так попытайтесь еще раз.
— Бесполезно.
— Жалкий неумеха!
— Я знаю, что это уже бесполезно.
— И вы уверяете, что любите ее?
— Она умерла.
— А!
Гримаса исказила лицо Жерома. И он умолк.
— Я полюбил ее, когда она была еще жива. Я подчеркиваю это, потому что есть мужчины, способные любить только мертвых женщин. Это гораздо удобнее — любить женщину, которую никогда не видел живой. Но я любил ее, потому что она была живая, самая живая из всех живых. Она и сегодня для меня более живая, чем все вокруг.
Оба на минуту задумались.
— Не печальтесь, Жером Ангюст.
— Вы правы. Какое мне дело до вашей покойной жены?
— Я не говорил, что это была моя жена.
— Тем более не стоит лить слезы и воспринимать это трагически.
— По-вашему, эта утрата может послужить поводом для шуток?
— Напомню, что вы сами посоветовали мне не печалиться.
— Обратите внимание на нюанс: я прошу вас не печалиться.
— В таком случае я буду молчать.
— Тем хуже для вас. Тогда я буду говорить. Эту женщину я встретил двадцать лет назад. Мне было тогда около двадцати и ей столько же. Впервые в жизни я потерял голову из-за девушки. До той поры все мои мысли и чувства занимал только комплекс вины. Я сосредоточенно изучал собственный пуп, непрерывно страдал, обжирался всякой гадостью, а потом наблюдал за реакцией на нее своего организма и все больше отдалялся от внешнего мира. Дедушка
