форме. А вскоре, летом 2009-го, газеты всего мира сообщили об уходе наших войск. Говард, с его везением, попал в последнюю партию; он только на днях вернулся домой. Короче, когда я понял, что мой обман зашел в тупик, то не нашел иного выхода, кроме молчания.

Я уломал Говарда, и он переслал мне все Ваши письма. Какое это было чудо увидеть их – настоящие, на бумаге, – потрогать. Я распечатал мои послания, которые сохранил в архиве, и подшил в папку всю нашу переписку в хронологическом порядке. Знаете, как я назвал это досье? «Форма жизни». Это пришло само собой, инстинктивно. Я понял, чем были эти десять месяцев переписки с Вами для меня, не жившего почти десять лет, – иначе и не скажешь: благодаря Вам мне стала доступна форма жизни.

Эти слова в принципе подразумевают простейших, амеб и инфузорий. Для большинства людей их жизнь – малоприятное копошение под микроскопом. Для меня же, познавшего небытие, это все же жизнь, требующая к себе уважения. Я полюбил эту форму жизни и тоскую по ней. Переписка работала как размножение простым делением: я посылал Вам крошечную частицу живой материи, Вы читали, и она удваивалась, Ваш ответ ее еще больше умножал, и так далее. Благодаря Вам мое небытие наполнялось каким-никаким культуральным бульоном. Я купался в питательной среде наших с Вами слов. Есть наслаждение, которому нет равных: иллюзия смысла. Пусть смысл рожден из лжи, это ничуть не умаляет блаженства.

Наша переписка возобновилась после перерыва, равного ее продолжительности. Будет ли хорошо по-прежнему? Теперь, когда я говорю Вам правду, породит ли она форму жизни? Не уверен. Как Вы сможете впредь мне доверять? И даже если Вы по великодушию все еще на это способны, что-то сломалось во мне: я ведь никогда не забывал, что лгу, но как же мне нравилось верить в эту ложь, когда я писал ее. Вы писатель, для Вас это не новость. А я, неофит, до сих пор опомниться не могу: самым ярким событием в моей жизни был разделенный вымысел, автор которого – я.

Теперь мой вымысел разоблачен. Вы знаете печальную правду. Заключенный может бежать даже из-под самого усиленного надзора. Но нечего и помышлять о побеге, когда тюрьма – твое собственное заплывшее жиром тело. Похудеть? Не смешите меня. Во мне без малого 200 килограммов. Почему бы не разобрать египетские пирамиды, если на то пошло?

И вот я хочу спросить у Вас: буду ли я жить?

Искренне Ваш

Мелвин Мэппл

Балтимор, 27/02/2010

Последняя строчка этого письма повергла меня в панику. Безумие Мелвина, должно быть, оказалось заразным: я немедленно купила билет на самолет до Вашингтона. Узнать координаты Мэппла через международную справочную службу не составило труда. Прикинув разницу во времени, я набрала номер. Мужской голос в трубке пропыхтел:

– Амели Нотомб, неужели?

– Вы, кажется, бежали к телефону.

– Нет. Он у меня под рукой. Надо же, с ума сойти, вы мне позвонили!

Мелвин говорил, тяжело дыша, будто запыхался. Должно быть, ожирение виновато.

– Я прилетаю в аэропорт Вашингтона одиннадцатого марта в четырнадцать тридцать. Я хочу с вами увидеться.

– Вы прилетите ко мне? Я тронут. Я встречу вас в аэропорту. В Балтимор мы поедем на поезде вместе.

Я поспешно положила трубку: боялась передумать. Безрассудные поступки – мой конек, поэтому я приказала себе до поры выкинуть из головы поездку, чтобы не было искушения ее отменить.

Голос Мелвина по телефону показался мне счастливым.

* * *

Перед самым отъездом от американца пришло письмо. Я взяла его с собой, чтобы прочесть в самолете.

Дождавшись, когда «Боинг-747» взлетит, чтобы уж точно не сбежать, я вскрыла конверт.

Дорогая Амели,

Вы приедете ко мне. О таком подарке я не мог и мечтать. Вряд ли Вы делаете это для всех Ваших корреспондентов, тем более для тех, кто живет так далеко. Да что я говорю? Знаю ведь, что я единственный, ради кого Вы летите через океан. Я тронут до глубины души.

И все же я спрашиваю себя, что такое в моем письме Вас на это сподвигло? Возможно, сам того не сознавая, я манипулировал Вами, давил на жалость, и мне немного стыдно. Но, в конце концов, что сделано, то сделано. И я рад.

Как я Вам уже сказал по телефону, я встречу Вас в аэропорту имени Рональда Рейгана. Знайте, что для меня это событие исключительное. Почти десять лет я не покидал Балтимор. Я говорю «Балтимор», а надо бы уточнить: я не покидал мою улицу. И даже теперь я не все сказал. Я вообще в последний раз вышел со склада шин в день президентских выборов, 4 ноября 2008-го: ходил голосовать за Обаму. К счастью, это было недалеко, в конце улицы. И все равно прогулка меня чуть не убила, я вернулся насквозь мокрый, как будто на дворе было жаркое лето. Идти трудно, но это еще полбеды: пот прошибает от любопытных взглядов. Да, эпидемия ожирения в Америке еще не отучила людей на нас таращиться. Не пора ли избрать президента весом 150 кг?

Короче, встретить Вас в Вашингтоне – это будет для меня целая экспедиция. Только не думайте, что я жалуюсь, этого еще не хватало, Вы-то ведь океан пересечете, чтобы повидать меня. Нет, я только хочу сказать, что вполне понимаю, какое это важное событие. Ничто на свете не может помешать мне быть 11 марта в 14:30 в аэропорту. У Вас есть мое фото, так что Вы меня узнаете.

Вы не уточнили, сколько собираетесь здесь пробыть. Хорошо бы подольше. Если захотите остановиться у меня, я уже попросил мать приготовить для Вас мою бывшую комнату.

Жду Вас.

Искренне Ваш

Мелвин Мэппл

5/03/2010

Это письмо мне понравилось. Я оценила фразу «…сам того не сознавая, я манипулировал Вами, давил на жалость» – приятное разнообразие после бесчисленных «надеюсь, Вы не думаете, что я хочу Вас разжалобить», которыми мои корреспонденты завершали пространные повествования о том, как их в детстве били и истязали изверги-родители.

По своему обыкновению, я постаралась занять место у иллюминатора. В самолете я всегда сижу, прилипнув носом к стеклу: каждое облачко мне интересно. Но на этот раз погрузиться в созерцание небесного пейзажа не удавалось. Что-то занозой сидело в мозгу.

Где-то посреди Атлантики эта умственная заноза оформилась в мысль: «Амели Нотомб, ты сама-то понимаешь, что делаешь?» – «Полноте, я взрослый человек, отвечающий за свои поступки, решила навестить американского друга, что такого?» – лицемерно ответила я своему внутреннему голосу. «Лукавишь! А правда в том, что ты все та же, какой была в восемь лет: до сих пор думаешь, что тебе дана магическая сила, воображаешь, будто стоит тебе коснуться Мелвина Мэппла, и он излечится от ожирения!» Я заткнула уши. «Правильно, ты еще не облекла это в слова, речевые центры у тебя рациональны, а тут говорит подкорка: ты веришь, что спасешь Мэппла, хоть и не знаешь как. Иначе за каким, скажи, бесом ты летишь в Соединенные Штаты, чтобы повидать всего-навсего одного из множества корреспондентов?» – «Потому что мне симпатичен этот человек, который, по крайней мере, не говорит околичностями». – «Ты летишь через Атлантику из-за отсутствия околичностей? Ну и умора!» – «Нет. Это величайшая редкость – отсутствие околичностей. Я готова на многое во имя семантических убеждений. Язык для меня – высшая ступень реальности». – «Высшая ступень реальности – встретить на складе шин в Балтиморе страдающего ожирением мифомана. Что место, что общество – мечта, да и только. И все это ради отсутствия околичностей. Если однажды тебе попадется корреспондент из Внешней Монголии, который, единственный из своего народа, не делает ошибок в согласовании времен сослагательного наклонения или имеет

Вы читаете Форма жизни
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату