— Да ступай уже…
Когда отъехали от колонны и миновали головную мотоциклетку, Йоля решила, что дядька уже отошёл и не слишком на неё серчает. Стало быть, можно поговорить.
— Дядька Мажуга, а дядька Мажуга, что за правило у тебя такое — харьковчанам людей на расправу выдавать?
— Они сами виноваты. Оружейные цеха правило установили, а эти нарушают. Рано или поздно, а нагрянут на них каратели, и они это знают. Ну, из-за меня чуток раньше получится.
— А Самохе ты наказал, чтоб никто живым не ушёл, недобро как-то выходит!
— А если бы я так не сказал, харьковские незаконных торгашей пирогами бы накормили, да и отпустили с миром? Ты, заноза, лучше не о моей доброте печалься, а о себе думай, как ты там держаться станешь?
— А как?
— Те люди, к которым в гости придём, на самом острие живут, нравы у них простые. Поймают на краже — пожалеешь, если сразу не прикончат. С ворами там круто обходятся.
— А я чо… я ж ничо такого…
— Нет, Йоля, ты «чо такого». И попомни, там я тебя не спасу. Если потянешь руку к чужому, считай конец тебе. А если сдержишься, обещаю: получишь оружие. Настоящее. Сам тебе куплю.
— Не врёшь?
— Не вру, это тоже правило — без большой нужды не врать.
— Ой, дядька…
— Чего?
— Ну вот же ты сейчас врать едешь, а мне сказал, не врёшь.
— А я тебе толкую: не за мной, а за собой следи. Вон уже, показалось место. Готовься. Как на тамошний рынок пойдём, капюшон натяни поглубже, но сама гляди и слушай, вдруг что важное заметишь. Может, кто знакомый попадётся.
Подпольный рынок оружия обосновался в развалинах посёлка. На окраинах дома лежали в руинах, и остатки стен поднимались разве что по пояс высотой. Ближе к центру несколько строений сохранились получше, их обнесли оградой, вбили столбы и натянули колючую проволоку, так что между «колючкой» и стенами зданий оставалась изрядная полоса свободного пространства, и оно отлично просматривалось. Сами здания — приземистые бетонные бараки, широкие, с железными воротами — образовывали незамкнутый четырёхугольник, над кровлями клубился густой дым. В красном свете заката казалось, что поселок горит.
— Гля, дымит, — заметила Йоля. — Прям как у нас.
— Так и здесь оружейники, — пояснил Мажуга.
— А чо там, вроде люди стоят? По-над забором?
Тут Мажуга смолчал, а как подъехали ближе, девчонка поняла, почему он не хочет говорить. К столбам ограды были всё той же колючей проволокой прикручены скелеты. Часть костей держалась, а какие просыпались и валялись белёсой грудой под столбами, в зелёных густых кустах. Ворота — рамы, сбитые из брёвен и густо перетянутые «колючкой» — были на запоре. Сендер подкатил к въезду и затормозил. Показалась охрана, двое мужчин с дробовиками. Один взялся оттягивать нетяжёлые створки, другой уставился на приезжих.
— По какому делу?
— А я для харьковских тута всё разведываю, — ухмыльнулся Игнаш, — вот щас помчусь к ним с докладом.
Охранник хмыкнул.
— По торговому делу я, — продолжил Ржавый. — Сговориться насчёт поставок, как обычно. Купить кой-чего по мелочи. Сафьян-то здесь?
— Проезжай, — мотнул головой охранник. И опустил дробовик.
Мажуга вкатил сендер в просвет между длинными бараками и остановил. Здесь, между серых стен, было темно, дневная жара уже спадала. Окна светились, оттуда доносился бойкий говор, а во дворе было пусто.
— Ну что, заноза, не соврал я?
— Хитрый ты, дядька. Э, а чо, сендер так покинешь, без присмотра?
В длинном узком дворе стояло ещё с полдесятка сендеров и самоходов, никто их не стерёг.
— Так и покину. Говорил тебе, здесь не воруют. Видала, скелеты на заборе? Это кого на воровстве поймали. И, заметь, ни одного свежего покойника, все старые. Давно уже здесь не крадут. Идём, что ли.
Мажуга повёл к широкому входу в барак, откуда лился яркий свет. Едва вошли, Йоля замерла, потом качнулась назад.
— Ой, дядька Мажуга-а-а…
Вдоль длинного здания тянулся непрерывный ряд прилавков, а на них чего только не было! Масляно светились стволы, тесаки и ножи блестели колючими россыпями, патроны теснились в открытых коробах… а ещё вышитые пояса с кобурами, сапоги и портупеи, ярко начищенные бляхи и пряжки. Над каждым продавцом горела лампа, всё сверкало, всё лучилось, пёстро одетый народ прохаживался вдоль лотков, тыкали пальцами, спрашивали цену, бойко торговались…
— Что, заноза?
— Держи меня, дядька, держи крепко, не сдержусь, руки сами потянутся по чужим карманам. У-у-у, какое место… Богато здесь, глаза разбежалися-а-а-а…
Яркий свет, пёстрые одежды, блестящий металл — всё оказалось слишком неожиданно по сравнению с облезлыми бетонными стенами снаружи. И ещё — запахи здесь тоже были богатые, воняло горелым, дымком тянуло, кислым запахом свежевыделанных кож, ещё порохом и сталью, и всевозможной снедью — где бойкое место, там и жратву покупают, и пьют, само собой. С нескольких лотков бойко уходило пиво, и брага, там же и мясо жарили, и варёная кукуруза паром исходила, и лепёшки с острыми начинками источали ароматы… У Йоли голова враз закружилась, одной рукой вцепилась в мажугину куртку, другую поглубже в карман плаща упихнула — чтоб не чесались ладошки воровать.
Игнаш двинулся вдоль рядов, не спеша оглядывал товары, прислушивался, о чем судачат. Мало- помалу Йоля опомнилась, стала разглядывать, как устроено торговое место. Длинный барак из бетона, справа и слева простенками разбит на отсеки. Она бы поразилась, скажи ей кто, что до Погибели была здесь ферма, скотину в отсеках держали, а посередке — проход широкий, чтобы трактор проезжал. Сейчас здесь был рынок оружия — как раз такой, за какими каратели охотятся.
Пройдя между торговых мест почти до самого конца, Игнаш остановился у прилавка с пистолетами. Провёл рукой над матово блестящей сталью, будто целился, взял «шершень», быстро отложил, пошевелил ещё пару стволов — те даже в руки брать не стал. И рожу скорчил скучающую, будто ему тошно на это барахло глядеть. Подошёл торговец, раскрасневшийся, потный — только от прилавка, где водкой угощают.
— Подсказать чего? Предложить? — пахнул луковым запахом.
— Это ж местное, здесь клепаете, — проворчал Мажуга, — мне несподручно. Хочу вещь посерьёзней, из старых времён, настоящую.
Торговец уже успел оценить его здоровенный кольт, согласно кивнул — верно, дескать.
— Местное, да. Но делаем на совесть, каждый ствол пристрелян и опробован.
— Дык, понятно, что десяток-другой раз пальнёт, не развалится. А после — как удача выпадет.
— Метко пальнёт! Очень метко! Все пристреляны, все…
— Мне вещь нужна, — перебил Мажуга, — чтобы послужила, чтобы вспоминали, кто подарил, от чистого, как говорится, сердца чтоб.
Торговец сам сунулся к прилавку, легонько отодвинув Йолю, пошевелил собственный товар, выбрал здоровенный пистолет, быстро отёр полой плаща и, развернув рукоятью, протянул Мажуге:
— От вещь! Гляди, почтенный! Это сразу видно, что от сердца.
— Нет, не то. Я ж не себе, племяшке, вон, чтобы дитю сподручно было.
— Почему дитю? — засуетился торговец. — Девице-красавице! Щас я… я щас… Если б сразу знал, что
