впереди, далеко по ходу колонны зарево, встающее над горизонтом. Это показался Корабль. Его огни было видны издалека, потому что нигде больше в безжизненной Донной пустыне не найдёшь такого яркого света.
Головной сендер, в котором находился Аршак, затормозил. Вслед за ним встали и другие самоходы. Мотоциклетки разъехались вправо и влево, бронеходы тоже взяли чуть в сторону, чтобы сендер с проводником не закрывал обзор — всем было охота поглядеть на знаменитый Корабль, о котором все много слышали, да видели впервой.
Вот он, огромный тяжёлый силуэт разлёгся посреди Солёного озера. Цепочки огней опоясывали его на разной высоте, ярко горели лампы на палубах, в иллюминаторах, в оконцах, которые прорезали в бортах уже после того, как Корабль, заброшенный посреди Донной пустыни много сезонов назад, превратился в город. Прожектора светили в стороны и вверх — столбы света бродили над Кораблем, а внизу, под тяжёлыми длинными бортами дрожали световые дорожки, там, где опрокинутое отражение дробилось и качалось в вязких маслянистых волнах озера. И отражения прожекторных лучей извивались под опрокинутым Кораблем в озере, как белые огненные змеи.
Мажуга заглушил двигатель, и тут же, словно по команде, стихли моторы на всех машинах конвоя. Тишина навалилась разом со всех сторон, как будто до сих пор она таилась в темноте, а теперь прыгнула, накрыла, обхватила мягкими лапами, растеклась над головами… и тут стал слышен равномерный многоголосый гомон, доносящийся с Корабля. Прожектора над тёмной громадой метнулись, лучи скрестились на корме древнего судна, и точно так же резко сместились их отражения в чёрных водах озера. Над пустыней прокатился рёв.
— Начались игрища на Арене, — громко произнёс кто-то из карателей. — Ишь, орут, бойцов завидели.
— Может, щас и подкатим туда? — предложил другой.
— Не болтай, — оборвал пушкаря сиплым голосом Самоха. — Сдурел, что ли? Да если мы ночью заявимся, тамошний народ, чего доброго, решит, что мы воевать прикатили. И чо тогда?
— А чо? Вдарим…
— Дурак. Там народу тыщи две, а то и все три, вон, как орут… а стволов скока? А сендеров? И сам Корабль — чем его взять?
— Там больше людей, начальник, — пробасил Аршак. — Не воюй с Кораблем, не выйдет.
— Да я и не собирался. Завтра при свете поеду на переговоры. А теперь отдыхать всем, что ли. Слышь, проводник, можно здесь наружу-то выйти?
— Выйти можно… — протянул Аршак, — если жизнью не дорожишь. Здесь пустыня злая, нехорошая, враз возьмёт.
— Пугаешь на что? — с раздражением буркнул каратель, предлагавший «вдарить».
— Не пугаю, Аршак верно сказал, — отрезал старик, — возле Корабля много еды. Всё, что в пустыне жрать хочет, сюда, к Солёному озеру тянется. Злое место. Буря ушла, проснулись голодные. Двери свои железные закрывайте, ждите утра.
— Да кто голодный-то?
— Пустыня голодная, все голодные, кто в пустыне живёт. Донная пустыня всегда голодная, только и ждёт, ищет, кого бы взять.
— Хорош болтать, — оборвал разговор Самоха, — запирайтесь, да дрыхните до утра.
— Дядька Мажуга, — шепнула Йоля, — а кто придёт? Про кого старый толковал?
Игнаш не ответил, вытащил кольт и положил руку с оружием на дверцу, ствол глянул наружу.
Послышался лёгкий топот. Йоля привстала и разглядела, что Уголёк, пока старшие болтали, тихонько подкрался к их сендеру. Когда понял, что обнаружен и увидел кольт Мажуги, побежал прочь. Девчонка вздохнула:
— Вот ещё этот теперь подкрадываться будет. Хочешь, дядька, я постерегу пока? Я в дороге выспалась.
— Давай, стереги.
На башне каратели нацепили лопасти, ветряк тут же мерно затрещал, раскручиваясь. Включился прожектор, потом другой, лучи зашарили по округе. Игнаш откинулся на сиденье и сдвинул козырёк кепки на глаза. Йоля глянула на него, вытащила «беретту» и твёрдо решила не спускать глаз с мелкого гадёныша Уголька. Тот всё скакал туда и сюда, сновал гибкой тенью между самоходами, появлялся то из-за одного, то из-за другого.
Пустыня снова сменила цвет. Под луной она стала серебристой. Слежавшийся слой ила блестел, как зеркало. Тени на этом фоне казались особенно тёмными, черней чёрного. Лучи прожекторов с башни скользили по чёрным и серебристым пятнам, которыми покрылась пустыня, очертания теней и световых участков менялись, всё вокруг дрожало и лилось. В изменчивом чёрно-серебристом узоре скользил неугомонный дикарь, и тень плясала под его ногами, гибкая, ловкая.
Аршак прошёлся вокруг застывшего конвоя, вынырнул из тени башни, бросил на песок одеяло и улёгся. Когда ученик пробегал мимо, что-то коротко буркнул. Уголёк резко, будто его за верёвочку дёрнули, присел рядом и замер. Йоля задумалась: что сказал старый? Велел отдыхать? Или посоветовал погодить, пока все заснут, а потом уже крабами швыряться? Ну, зато теперь уже всяко легче — на месте мутантское отродье сидит, проще его высматривать. В дороге она и в самом деле выспалась, к тому же порез на ноге ноет, так и не заснёшь. Каратели на башне тоже не засыпали, вертели прожектор туда-сюда, шевелили тени… На Корабле время от времени поднимался крик…
Луна медленно ползла по тёмному небу, пел ветер, крики на Корабле пошли на убыль, должно быть, игры на Арене закончились. Йоле хотелось встать, размяться, пройтись вокруг сендера, но было страшновато, старый Аршак всё же напугал её своими словами. «Пустыня заберёт» — это ещё хуже, чем если бы проводник точно назвал опасность. А когда не знаешь, чего ждать — совсем плохо. Совсем уж непохожей оказалась Донная пустыня на харьковские подземелья, в которых прошла йолина жизнь, здесь старый опыт совсем не годился. В этом краю было чересчур просторно и пусто.
Время тянулось и тянулось, зыбкое сочетание серебристого и чёрного плыло и дробилось по мере того, как на башне вертели прожектор, Йоля начал клевать носом. Когда она держалась совсем уж из последних сил, Мажуга, не сдвигая кепку с глаз, буркнул:
— Всё, теперь я постерегу, отдыхай.
Йоля встрепенулась. Оказывается, рассвет уже забрезжил серой полосой над горизонтом, и лучи прожектора померкли, и Корабль посреди Солёного озера не так уж ярко освещён. Надо же, ночь прошла… а сон вдруг схлынул, как рукой сняло. Она захлопала глазами, оглядываясь.
— Вина выпей, — посоветовал Мажуга, — теперь можно.
Несколько глотков арбузного вина помогли — глаза стали слипаться… засыпая, Йоля услышала, как Игнаш бурчит себе под нос:
— Странное чувство, заноза. Слишком тихо, как перед бурей. Как будто в последний раз такая тишина.
Потом ей снились небо, пустыня и оружие. В небе проплывали чудовища пустыни, и между ними и Йолей не было ничего, кроме оружия. А для чего ещё оно нужно? Только для того, чтобы стоять между человеком и чудовищами. Чтобы отделять одних от других, чтобы хранить людей от чудовищ. Больше низачем. Но знает ли об этом оружие? Или у него собственное мнение на этот счёт?
Проснулась Йоля от шума — перекликались харьковчане, механик жаловался, что ходовую перебирать надо, смазка загустела, песок набился. Другой ругал жару, третий рассуждал, что надо бы хоть разок бои на Арене поглядеть, очень уж любопытно… Йоля потянулась, скинула плащ, с шуршанием посыпался песок — за ночь ветром нанесло. Потом пришло ощущение жажды, во рту пересохло. Потом возник запах, сладкий, чуть приторный. Она открыла глаза — перед носом покачивался кусок арбуза, срезанная верхушка, мякоть как бы подтаявшая, спелая, сок собрался лужицей. В серединку воткнул нож. Арбуз протягивал Мажуга:
— Давай-ка, лопай. Сейчас поедем.
— Куда?
— К Кораблю. Самоха с собой меня позвал, на переговоры с местными. Ну а тебя я здесь не оставлю, покатим на двух сендерах.
