неё, потом на дикарей, вцепился покрепче левой рукой в камень и правой потянул из кобуры кольт. На таком расстоянии он вряд ли смог бы взять верный прицел, да и руки дрожали от напряжения…
Уголёк внизу рассмеялся и снова закинул ружьё за спину. Ему подвели маниса, парнишка вскарабкался на спину ящера и засмеялся снова. Это был чистый и беззаботный смех. Так хохочут дети, сумасшедшие и люди, чья совесть абсолютно чиста…
Потом Уголёк свистнул, его манис послушно развернулся, и дикари поскакали прочь. Обессилевшая Йоля глядела через плечо, как они удаляются, превращаются в чёрные точки, за которыми волочится пышный пылевой хвост… Ни один из пустынников ни раз не обернулся. Йоля глядела им вслед, потом перед глазами поплыли разноцветные пятна, она зажмурилась и прижалась к скале. Сил пошевелиться не было. Время шло, начали дрожать ноги.
— Осторожно! — донеслось сверху, потом рядом посыпались камешки.
Её ухватили за шиворот и потянули вверх. Йоля вяло шевелилась, ничего уже не чувствуя и едва перебирая руками и ногами. Потом вдруг под ладонями оказалась пустота, Йоля повалилась на живот, Самоха подхватил её с другой стороны, помог перевалить гребень, она приоткрыла глаза — и ослепла от яркого света. Подъём закончился, беглецы достигли шельфового плато. Йоля поморгала, чтобы ушли цветные пятна, застившие взор. Перед ней была пустыня — такая же, как и внизу. До места, где давным- давно тянулись пляжи, ещё предстояло порядочно шагать по песку и камням, но Донная пустыня со всеми её ужасами осталась позади — внизу, под скалами. Заночевали они на камнях, так и не дойдя до древнего пляжа. Йоле снилась голова Аршака, серые пески Донной пустыни, оскаленные пасти манисов, оружие и небо.
Утром она проснулась с ощущением, будто Донная пустыня забралась ей в глотку и чудесным образом вся там поместилась. Пошарила на поясе, ухватила флягу, потянула ко рту и с опозданием поняла, что там пусто. Потом услыхала разговор между спутниками.
— …Ничего, как-то объяснишься, — сказал Игнаш.
— Трудней всего будет отговорить наших мстить Кораблю. Цеха давно на торговцев Арсенала зубы точат, а тут ещё такое…
— Самоха, не грузи меня своими заботами, мне и тех, что есть, достаточно. А, Йоля, проснулась.
Она покивала, говорить было трудно. Игнаш протянул флягу и предупредил:
— Два глотка, не больше.
— Угу!
Когда Йоля сделала два дозволенных глотка и отняла флягу от растрескавшихся губ, там едва хлюпало на дне.
— Пойдём, — решил Мажуга. — Скоро жара начнётся, лучше пораньше выйти.
Йоля поплелась за мужчинами. Сразу же, с первых шагов, навалилась усталость, ноги были как ватные, возвратились и круги перед глазами, и звон в ушах. Она брела, уставившись в землю, верней, в песок, и попыталась сосредоточиться на собственных ступнях, обутых в изодранные на скальном склоне сандалии. Левая, правая, левая… Пути не было конца. Йоля шагала и шагала, пока не уткнулась в спину Мажуге. Только тут сообразила, что песок под сандалиями сменился круглой галькой, обточенной морскими волнами в незапамятные времена. Игнаш посторонился, она подняла голову и увидала перед собой куст. Настоящий, живой, не высохший, как пустынный коралл. Колючек и высохших добела мёртвых сучьев на растении наблюдалось куда больше, чем зелёных листьев, но куст был живой. Пустыня осталась позади.
Потом кустарник стал попадаться чаще, появилась чахлая трава… воду удалось отыскать далеко за полдень. Это оказалась грязная лужа в высохшем русле ручья. Топкие берега были усеяны отпечатками звериных лап.
Когда стемнело, они вышли к дороге. Пользовались ею нечасто, но колеи были хорошо заметны, значит, хотя бы изредка здесь ездят. Дальше пошли по колеям и вот вдалеке мелькнул свет фар. Что это был за самоход, разглядеть не смогли — уехал слишком быстро, но, по крайней мере, здесь бывали люди. В этот раз Йоле ничего не снилось, едва Игнаш решил сделать привал, она провалилась в чёрное глухое забытье.
Утром снова пошли, держась колеи. Вдалеке, на гребне холма показался грузовик, движущийся навстречу. Игнаш сказал:
— Прячемся. Он не остановится, если нас увидит, ещё и пальнёт издалека. Уж очень вид у нас — того, неприятный.
Выглядели они и впрямь, хуже некуда, оборванные, грязные, у Самохи лицо разбито. Таким никто не рад. Отыскали россыпь камней, засыпанных сухими ветками и сором, спрятались.
Грузовик неспешно катил навстречу, в кабине можно было разглядеть загорелого мужчину.
— Может, я одна выйду, помашу ему, крикну? — предложила Йоля.
Игнаш покачал головой:
— Бандиты тоже так делают, вперёд одного пускают, могут и женщину. Нет, не годится. Ждём.
Когда самоход поравнялся с их укрытием, поднялись все.
— Стой! — крикнул Мажуга и махнул.
Беглецы поднялись из укрытия, Игнаш выступил вперёд. Он старательно двигался медленно, без резких движений, но правую руку держал на кобуре.
Бежать водителю было поздно, он притормозил. Пинком распахнул дверь кабины, показал направленную на встречных двустволку.
— Чего надо?
— Мы в беду попали, подвези, — попросил Игнаш. — Я заплачу.
— Проваливайте, не то пальну! — водитель качнул двустволкой.
— Слушай, человече, у тебя ведь два ствола, так? — спокойно произнёс Мажуга, делая ещё шаг вперёд, чтобы заслонить Йолю. — А нас трое. Если пальнёшь, третий тебя прикончит. Видишь, у нас выхода нет, совсем худо дело. Мы в пустыне заплутали, людоеды за нами гнались, едва спастись смогли. Ни еды, ни воды… Так что терять нам нечего. Но если ты по-хорошему поможешь, дам серебряк.
— Не повезу, — водитель задумался. — Нет, не повезу. Лучше сразу стрелять будем. Может, ты промажешь. Может, я вас всех дробью положу. Лучше уйдите добром.
— Ну так стреляй, дядька, — Йоля выскочила вперёд. — Стреляй! Или я сама сейчас тебя…
Мажуга ухватил её за плечо и оттащил назад.
— Я вам еды дам, воды бутылку, — предложил хозяин самохода. — Дойдёте сами. Тут пешком меньше дня пути, ферма будет, а потом ещё другие. Держитесь этой дороги, она выведет.
— Ладно. Самоха, дай ему монету.
Оружейник медленно вытянул монетку, подкинул — монета влетела в кабину и свалилась на сиденье. В ответ водитель бросил свёрток, должно быть, жена в дорогу собрала. Свёрток упал в пыль у ног Самохи, тот подобрал, глянул — в самом деле, кукурузные лепёшки, вяленое мясо полосочками, бутыль из толстого зелёного стекла, заткнута пробкой.
Беглецы отступили от дороги, грузовик медленно покатил прочь. Отъехал шагов на пятьдесят, только там водитель решился потянуться через кабину, чтобы захлопнуть дверцу.
— Зря я ему серебряк предлагал, — буркнул Мажуга, — он теперь хозяев фермы предупредит, что на дороге трое оборванцев, и у них деньги. Придётся сворачивать. Но сперва по дороге пройдём, пока что можно.
До вечера шагали по дороге, местность вокруг стала меняться, чаще попадалась зелень, а к вечеру, когда тени сделались длинными, Мажуга решил, что пора уходить в сторону. Подумав, выбрали северное направление и побрели через холм, над вершиной которого торчали остатки бетонных стен. Ржавые арматурные прутья торчали как рёбра давным-давно умершего здания.
С вершины Йоля разглядела дымок — там в самом деле стояла ферма, а вокруг неё участок равнины был расчерчен на бурые и зелёные прямоугольники — поля. Над двускатными крышами медленно проворачивался ветряк. Спустились с холма и побрели через поросшую низкорослым кустарником равнину. Дорогу пересекало русло высохшего потока. Видимо, в сезон дождей оно было заполнено водой, а сейчас покрылось растресканной коркой грязи. Дальше снова тянулись заросли. Путники углубились в них, треща
