— Владение Игморов, — пояснил лютнист.
Ласса снова склонила голову, разведя руки в стороны. Она знала, чье владение город Трибур.
— Ты полагаешь, пора? Танцовщица плавно провела ладонью под ключицами, задержав пальцы на тесемке, уходящей под одежду. На девушке была длинная свободная юбка темно-красного цвета, зашнурованный жилет оставлял голыми плечи. Волосы на затылке она стригла довольно коротко, так что была видна шея, перечеркнутая тесьмой, на которой висел амулет.
— Твоя мать была бы недовольна… наверное… — Ридрих не стал спорить, он просто размышлял вслух.
Ласса сделала еще один крошечный плавный шажок от тракта на Фэ-Давиано в сторону дороги к Трибуру. Она приняла решение и настаивает. Мать она помнила совсем плохо, сознательная жизнь Лассы прошла рядом с Эрлайлом. Он научил ее танцевать… вернее, не научил, он подсказал, что жизнь — это танец. Теперь Ласса всегда танцует. Ясный только ей одной ритм и неслышная мелодия ведут плясунью во владения Отфрида Игмора.
Ридрих кивнул, подтянул лямку заплечного мешка и шагнул к воспитаннице. Если она так решила… Рано или поздно это должно было произойти. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом». Конечно, он мог бы проявить твердость, отговорить Лассу, но что дала бы отсрочка? Предопределенное должно исполниться, круг не разорвать — так написано в «Истории Игморов». Чем дальше, тем крепче овладеет Отфридом темная сила, доставшаяся ему в наследство от древних обитателей Игморского холма. Чем дальше, тем Отфрид опаснее. Он наверняка и сейчас-то куда более смертоносен, чем в юности, когда отравленная им Ианна смогла выносить дитя и даже протянула несколько лет после этого. Быть может, теперь барон убивает дыханием? Взглядом? А потом будет еще хуже. Раз Ласса решила, что хочет встретиться с Игмором теперь, — значит, так тому и быть. Круг не разорвать.
Чем ближе к Трибуру, тем безлюднее становилась дорога. После оживленного Мергенского тракта запустение смотрелось особенно странно. Полчаса Ридрих и Ласса прошагали, не встретив ни одного проезжего. Лес тихонько шелестел кронами, пели птицы, пару раз дорогу перебегали зайцы. Обычный лес, обычный тракт — только путников не видно.
Наконец на развилке с проселочной дороги свернул крестьянин на телеге. Повозка шла налегке, груз, укутанный холстиной, занимал не много места. Над тканью, жужжа, вились мухи. Еще одна стайка насекомых сопровождала понурую клячу.
Возница оглядел бродяг и, должно быть, счел подходящими попутчиками, во всяком случае придержал лошадку, дожидаясь. Когда бродяги поравнялись с повозкой, поздоровался: «День добрый!» Ридрих кивнул, Ласса помахала рукой. Возчик тряхнул вожжами, трогаясь. Несколько минут путники молча шагали рядом с телегой, затем общительный крестьянин начал:
— Так я говорю, и погодка нынче на славу…
— Да, — согласился Ридрих, — тепло. И тишина какая…
— Тишь да гладь, да божья благодать! — подхватил попутчик, обрадовавшись тому, как легко завязался разговор. — А чего шуметь? Дорога — дело спокойное. А ты, девка, не хочешь прокатиться? А то подвезу…
Ласса тряхнула головой, спутанные кудри от движения взлетели, открыв на миг белозубую улыбку, а Ридрих заметил:
— Здесь и впрямь дорога спокойна. Вот на юге разбойники шалят. Иначе, чем большими караванами, люди не странствуют.
— Нет у нас разбойников, — пояснил возница, — всех господин барон переловил, а иные прочь подались. Кому охота в клетку?
— В клетку?
— Ага. Его милость господин барон велел яму вырыть, туда клетки ставить. В клетках — разбойники, кого поймали. Низкие клетки, тесные, не разогнуться, ног не вытянуть. На эти клетки поверху — новый ряд. В них опять же люди. Которые пойманные грабители.
— Это зачем же? — удивился Ридрих.
— А так. Чтоб нижним на головы гадили. А потом — еще клетки, на второй ряд сверху. После войны-то ворья развелось много, то ли солдаты, то ли просто злодеи беззаконные… кто их разберет? Вот их господин барон и велел — в яму. Самолично отправлялся ловить воров, будто на охоту. Кого поймали — в клетку, в дерьмо. Еще из замковых нужников бочками возили да туда же, чтоб и верхним досталось.
Ридрих покосился на спутницу — как будет реагировать? Не раздумает ли наведаться в Игмор? Ласса легкомысленно притопнула. Он снова обернулся к крестьянину и покачал головой:
— А как же доставали тех, что внизу? Наверняка ведь многие помирали, невозможно в такой яме долго протянуть.
— А нижних и не доставали, кому они надобны — в дерьмо за ними нырять? — Крестьянин задумчиво почесал затылок. — Хотя, ежели бы его милости такое в голову пришло, так и нырять бы заставил… нашего брата.
— Не ослушались бы?
— Я ж толкую — кому охота в яму? Если господин повелит, наше дело — исполнять… Однако не велел покойных поднимать, по сей день в яме гниют. Так что повывелись в нашем краю разбойнички-то. На дороге тихо. И в Трибуре не воруют, не обвешивают. Тишь да гладь, вот о чем я толкую…
Крестьянин чмокнул губами, подгоняя лошадку. Спутники попались легкие на ногу, от повозки не отставали.
— А с соседями ваш барон как, ладит?
— Теперь ладит… — Возчик помахал ладонью, отгоняя мух, которые вились над грузом. — А поначалу много шума было. Господин Игмор, как с разбойниками управился, за соседей взялся. Хотя и разница-то невелика: что те беззаконники, что эти. Его милость им сразу — я, дескать, выше всех. Ну, сперва-то соседи думали воспротивиться, да где там! Сколько ни собирались на господина Игмора, какой бы силой ни приходили, а конец один.
— В яму?
— Нет, благородным господам его милость позаковыристей казни выдумывал, ежели кого угораздило живым к нему в руки угодить. Это как забава стала — каждого иначе казнить, ни разу не повториться.
— Ишь ты! Выдумщик, значит.
— Верно, выдумщик. А хоронить всех велел на собственном кладбище. И господ рыцарей, и людей их.
— Это на каком же кладбище?
— На собственном, говорю. Велел господин барон устроить кладбище под холмом, у самого замка. Сторожей назначил, платит щедро. Шурин мой у него сторожем. Говорит, на кладбище господин Игмор денег не жалеет. За свой счет все устроил — могилы, надгробия, даже дорожки мощеные. И сторожам велено не лениться, прибирать, порядок блюсти, птиц прогонять. Его милость за все платит, вот как. Родные-то господ павших его уж так просили, так убивались — выдай, мол, тела-то для погребения. Не отдал. Но похороны каждому устроил знатные.
— Щедрый господин, — заметил Ридрих.
— Щедрый, — согласился крестьянин. — Еще бы не быть щедрым, когда ему вся округа платит. Все, что с игморских башен видать, господин барон своим числит, все ему принадлежит, и все по его слову вершится.
Попутчики разом, будто по команде поглядели туда, где над лесом виднелась верхушка Игморского холма, увенчанная силуэтом замка. В жарком майском воздухе контуры башен плыли, растворялись; казалось, они просвечивают насквозь, будто призрачный замок из легенды. Крестьянин размашисто перекрестился.
— Так уж и всё ему принадлежит? — подхватил разговор Ридрих. — И окрестные сеньоры даже не пытались жаловаться?
— Пытались, как не пытаться — и епископу, и самому королю, говорят, в столицу писали… Да только пользы нет от жалоб. Наш барон даже в Мерген не ездит кланяться, не боится никого. Если епископ желает с ним поговорить, то должен сам к господину Игмору явиться. Барон-то ему не подвластен! Вот и теперь его
