священство в замок едет, через день или два будет в Трибуре. Я потому и собрался, что такой случай. Кабанчика зарезал, свезу в Трибур. С епископом-то целая орава, пожрать все горазды, так я свининкой поторгую. Говорят, в Трибуре теперь от монахов черно, половина епископских дармоедов уже там. А ты, человече хороший, как я гляжу, музыкант? — Крестьянин кивнул на Ридрихову лютню. — Так, стало быть, и ты в Трибуре заработаешь. Только девку лучше спрячь. Неровен час, попадется на глаза господину Игмору, когда он в Трибур явится его священство встречать. Беда получится.
Ласса повела плечами и снова показала улыбку. Она не боялась — наоборот, стало интересно. Ридрих спросил:
— Зачем прятать? Она танцует, людям нравится.
Крестьянин сразу погрустнел — должно быть, сообразил, что сказал лишнее, но отступать было некуда, и он начал неохотно рассказывать, что его милость иногда забирает приглянувшихся женщин и девиц. Увозит в замок, тешится с ними — когда одну ночку, а бывает, что и по неделе в Игморе живут гостьи.
— И что же там с ними происходит?
— Известно, что… Да вы не подумайте, господин барон отпускает их в конце концов. Они по-доброму уходят, даже с подарками. Щедрый он — господин Отфрид-то…
— Так что же не так? — не отставал Ридрих.
— Помирают они. Сказывают старики, имеется проклятие на этом замке и на баронах наших. Будто жены Игморов долго не живут, и чем далее — тем сильней проклятье. Если молоденьким барон женился, то успевает жена ему дитя родить, а нашему поздно уже, он за тридцать три перешагнул, теперь — всё.
Ласса покачала головой, провела рукой по тесьме, уходящей в вырез жилетки, а Ридрих снова спросил:
— А что — тридцать три?
— Да ты что, человек хороший! — Крестьянин даже выронил вожжи, чтобы получше всплеснуть руками. От этого движения мухи, облепившие укутанную в тряпье свинину, взлетели жужжащим роем. — Неужто не слыхал? Тридцать три — возраст Иисуса! На ком проклятие наложено, тому после тридцати трех не жить. Ну а ежели проклято… ну, это вот, это самое вот это если проклято… то, стало быть, какая баба с бароном ночь провела, та долго не протянет. Вот я и говорю: спрячь девку, не то увезет господин Игмор в свой замок. Он на какую глаз положит, ту увозит, не глядя, какого звания и сословия, хоть бы и монашка, а хоть бы госпожа благородная. — Крестьянин нахмурился и смотрел в сторону.
— И что ж, никто не осмеливается за женщин вступиться?
— Осмеливались поначалу, — угрюмо буркнул возница. — Осмеливались, ага. Шурину моему работы прибавилось. Шурин, говорю, смотрителем на кладбище у Игморского холма.
За городскими воротами спутники расстались, крестьянин отправился на рынок, а Ридриху захотелось осмотреться, тем более что для выступления было рановато. Когда случайный попутчик удалился, бродяга придержал Лассу за руку. Девушка повернула к нему скрытое локонами лицо и чуть склонила голову вправо.
— Ты заметила, как наш новый приятель стал сдержан и немногословен, предупредив тебя о странностях Игмора?
Ласса повела рукой, продолжая бесконечный танец.
— Да, именно, — кивнул Ридрих. — Он сказал, что барон увозит приглянувшихся девушек, а потом будто пожалел, что предупредил.
Девушка привстала на носки, задрала подбородок и качнула торсом вправо-влево. — Нет, — покачал он головой, — крестьянин не боится, что мы донесем. Да и какое дело Отфриду? Я уверен: он любит старинные легенды, родовые предания о проклятиях и всю эту чушь, которая, если вдуматься, гораздо безобидней правды. Да барон наверняка сам же и распространяет слухи.
Плясунья присела, отведя руки в стороны округлым плавным движением. Ридрих заметил, что на них обращают внимание, и зашагал прочь, объясняя на ходу:
— Просто наш свинопас слишком поздно додумался, что если барон увезет тебя, то на некоторое время его землячки будут в безопасности. Здесь никому нельзя доверять. Помни — мы во владениях Игмора, город виден с замковых башен. Здесь Игмор — выше всех.
Ласса остановилась и произнесла вслух:
— Мама часто повторяла: в этом мире никто никого не любит.
— Да. Она была необыкновенно умной женщиной.
— Но ты сумел ее переубедить. — Девушка повела плечом и отвернулась.
— Ласса, послушай, я сделал для Ианны все, что мог, однако она умерла! Я с тобой, я снова исполню все, что в моих силах, но я не всемогущ. А здесь, в этом краю, Игмор выше всех! Твою мать я не смог уберечь, проклятие Игморского холма убило ее…
— Что ты можешь знать о проклятии Игморского холма? — неожиданно резко бросила девушка. — Друиды с их маской демона не были истинными хозяевами края, а меч и вовсе появился здесь при римлянах! Игмор выше всех, но кто настоящий Игмор?
Под таким натиском Ридрих опешил — никогда прежде Ласса не произносила столь длинных тирад, да еще с подобной запальчивостью.
— Девочка, послушай меня…
Но она уже шагала по улице обычной танцующей походкой, и Ридриху оставалось только последовать за плясуньей. Подходящее для выступления время еще не наступило, торговля на рынке была в разгаре. Даже в маленьких городках, вроде Трибура, люди, занятые покупкой и продажей, не склонны отвлекаться на пустую забаву. Вот к часу или двум пополудни, когда с заботами будет покончено, усталые и довольные трибурцы окажутся готовы швырнуть грош-другой хорошенькой танцовщице, тем более что монеты, выторгованные в упорном получасовом споре, — своего рода премия, знак удачи. Так почему бы не истратить добытое в тяжком труде на приятное развлечение?
Странники зашли в харчевню, разместившуюся неподалеку от рынка, и присели за стол рядом с компанией монахов. Святые отцы пили пиво, жевали баранину под острым соусом, сыто отрыгивали и жаловались друг дружке, как неохота отправляться в сатанинское логово, господним попустительством вознесенное на холме, ближе к небесам, тогда как следовало бы проклятому замку проклятого Игмора низвергнуться в бездны, к геенне. А ведь отправляться в дьяволову пасть предстоит не далее как нынче. Сегодня его милость барон пожалует в Трибур — встретить епископа на своей земле. Ридрих внимательно поглядел на девушку. Та поводила плечами, и за столом продолжая бесконечный танец. Ласса была спокойна — спокойна, как статуя, как древняя богиня с мозаики в замке Игмор.
Ридрих с Лассой взяли вина и сыра. Монахи за соседним столом заказывали новые порции пива, жевали, хлебали и пялились на девушку. Плясунья не обращала на них внимания, она задумчиво накручивала на палец черный локон да тихонько выстукивала ногой под столом такт своего вечного танца. Часом позже донесся звон колоколов, отбивающих полдень, бродяги покинули заведение и направились к рынку. Навстречу шагали несколько человек, в основном хозяйки с корзинами снеди. Верный знак — пора начинать песни.
Ридрих на ходу расчехлил инструмент и стал напевать, подыгрывая себе на лютне. Ласса, приплясывая, вилась вокруг, то приседала и разбрасывала руки, то запрокидывала голову и так изгибалась в талии, что черные волосы едва не касались земли. Чудесным образом локоны, скрывающие лицо, не рассыпались.
Девушка ни на миг не оставалась на месте, непрерывно двигалась, так что ее невозможно было толком разглядеть. Когда оборачивалась, длинная юбка приподнималась, открывая босые ноги, из-под которых разлеталась веером дорожная пыль. Певец остановился, как обычно, у проезда к торговым рядам.
