Бродяга осторожно вошел в комнату и затворил дверь. Когда он обернулся — Корди сидел в кровати и меч, лежащий на коленях, светился как будто собственным серебряным сиянием.
— Я тебя разбудил, — растерялся Ленлин. — Не хотел мешать…
— Ложись, — ответил Корди, откладывая оружие.
— Послушай, а я ведь так и не знаю, как тебя звать.
— Ты уже сочинил песню, — ответил герой. — Там нет имени.
Ленлин осторожно разделся и лег в свою кровать. Сосед не издал ни звука, даже дыхания не доносится. На миг поэту стало не по себе, но усталость и хмель взяли свое — он уснул. После такого удачного вечера замечательно спится, и грезы приходят самые лучшие. Ленлину снились девушки, цветы, новые песни и публика, которая рукоплещет и требует петь снова и снова… Во сне бродяга сочинял стихи, гораздо лучше и красивей, чем те вирши, которые удавалось сложить наяву, во сне Ленлин был великим поэтом, величайшим из сказителей Круга, никто не мог соперничать с ним. Из дальних краев являлись путешественники, чтобы послушать сладкозвучный напев великого поэта и музыканта. Путешественницы являлись тоже, и рукоплескали искусству Ленлина, и просили еще… еще… Какой чудесный сон.
В этот миг бывший раб Ойрик встал из-за стола и оглядел уснувших собутыльников.
В зале стояла тишина, все угомонились. Старик, не жалея монет, на славу угостил самых отъявленных болтунов и бездельников Раамперля, и завтра весь город станет судачить, какой славный малый этот Ойрик и как же хорошо, что судьба уберегла его от волчьих когтей. Щедрый Ойрик станет всеобщим любимцем.
Благодарность за угощение неплохо смотрится в компании с неловкостью из-за того, что именно здесь, в вольном городе Раамперль, несчастному старику выпало столько мук. Всякий раз, когда бывший раб будет оказываться в щекотливой ситуации, на помощь придет фраза: «…Вот, помню, когда отважный герой вырвал меня из лап оборотня…» — и всякий чиновник или стражник Раамперля поймет: его доля вины имеется в том, что волк разгуливал на свободе и бесчинствовал посреди города! Стыд чиновникам незнаком, но неловкость!.. Нужно только вовремя поминать прискорбное обстоятельство. И, будьте спокойны, Ойрик справится! Не зря же судьба подкинула ему вдобавок к чудесному избавлению — необъяснимую щедрость героя-спасителя. Судьба — хитрая бестия, она всегда просчитывает наперед. Она знает, кого карать, а кого миловать. Если на несчастного Ойрика свалилось столько удачи разом, значит, судьба знает: Ойрику можно доверять, старый Ойрик не подведет.
Он-то твердо уверен — другого шанса не будет предоставлено, нужно воспользоваться нынешним. И старик внимателен, он все замечает, он обращает внимание на такие мелочи, каких бы не заметил человек с гордо поднятой головой. А бывший раб привык смотреть под ноги. Вот и теперь…
Старик оглядел дремлющих пьяниц. Хорошо. Славно. Все перепились и наелись досыта. Во время пирушки Ойрик присматривал, чтоб никому не было грустно, чтоб никто не почувствовал себя забытым и обделенным. Бывший невольник самолично прохаживался вдоль столов, подливал вина, подкладывал куски посочнее. Сам весело шутил и охотно смеялся чужим остротам… мирил спорщиков, когда хмельные приятели затевали ссору, заставлял пить мировую… Но и замечал, что таится за дверью. Верней, кто. Теперь Ойрик медленно пошел вдоль стола. Храпящие приятели его больше не интересовали, теперь у старика была иная забота.
Выходя наружу, Ойрик прихватил тяжелую палку, которой обзавелся только нынче. Палка красивая, черная, покрыта толстым слоем лака, так что блестит на солнце. И медный набалдашник сверкает, как золото. И нижний конец железом окован. Хорошая штука, увесистая, а выглядит не оружием, а, напротив, признаком старого человека, немощного. Солидный пожилой господин, с трудом ходит, на палку опирается. На самом-то деле Ойрик был достаточно крепок, чтоб ходить без подпорок.
Старик вышел наружу и вгляделся в тень под стеной. Там прикорнул мужчина, в темноте его было не разглядеть, но бывший раб приметил. Теперь подошел и потыкал спящего тростью. Тот невнятно замычал, просыпаясь, — в грудь уперся окованный конец трости.
— Что, ждешь, пока кто-то выйдет, пьяный да беспомощный, чтоб ты мог карманы ему пощупать? — спокойно осведомился Ойрик. — Напрасно. Мои гости — шваль, такие же нищие, как и ты. Только они трусы.
Мужчина отстранил трость, потер глаза грязными кулаками и проснулся окончательно. Он приподнялся, свет из окошка упал на грязную свалявшуюся бороду и опухшие разбитые губы — тот самый злодей, который пытался отобрать у Ойрика подарок героя перед «Большой кружкой».
— Ты? Ты чего?
— Зря, говорю, ждешь, — повторил Ойрик. — Эти перепились на дармовщину, теперь до утра не поднимутся. А если поднимутся, все равно — до утра не осмелятся выйти.
— Чего надо? — хмуро просипел бородатый.
— Ты есть хочешь? Идем, на столах всего вдоволь.
Ойрик отступил на шаг и опустил палку, позволяя оборванцу встать. Тот поднялся, отряхнул одежду. Маленькие глазки с недоверием глядели на старикана.
— Идем, говоришь? А сам уже стражу позвал?
— Я мог и раньше позвать, а тебя не будить, — с обидой сказал старик. — Идем, разговор есть. Помнишь меня?
— Ну…
Оборванец не знал, на что решиться. Старик вел себя странно… но ведь и впрямь мог сдать страже, да не сделал этого! Бородатый поплелся за Ойриком в трактирный зал. Старик широким жестом указал на столы, где в самом деле оставалось немало снеди. Оборванец сдержаться не мог, очень уж есть хотелось — тут же накинулся на объедки, хватал куски, запихивал в разбитый рот, жевал уцелевшими зубами, жадно глотал, запивал вином из чужого обслюнявленного стакана, морщился от боли… Ойрик улыбался, глядя, как ест новый знакомец, кивал головой. Бородатый утолил первый голод, мощно рыгнул и стал есть медленней, разборчивей.
— Я на тебя не в обиде, — сказал Ойрик. — На твоем месте и я бы не сплоховал, на глупого старика насел бы, чтоб деньги отнять. Но уж и ты на меня не сердись, я тебя не бил. Другие били.
— Я им еще за все… — с трудом пробурчал оборванец, его рот был набит непрожеванными кусками.
— А как же, а как же… — усмехнулся Ойрик. — Да только промашка у тебя вышла. Орденский-то жив остался.
— Да я не… — Оборванец снова удивился. Он вовсе не хотел убивать Бремека, он никого не убивал… — Погоди, а откуда ты знаешь?..
— Оттуда, — голос Ойрика прозвучал совсем иначе, жестче, злей. — Орденского притащили в представительство. И лекаря к нему водили. Завтра к вечеру я буду знать точно, что там с ним да как. Но если он воспрянет и тебя припомнит…
— Я ж не того… только проучить… он же первый мне, я проучить… не до смерти…
— А надо было, чтобы сдох, — твердо промолвил старик. Улыбка бывшего невольника стала жесткой. — Потому что он оклемается и вспомнит тебя.
— Да я…
— Сбежать тебе надо. Или спрятаться. Пока добрый брат в беспамятстве валяется, есть время. Затаишься на время, этот орденский скоро уедет. Чужой он здесь — значит, не задержится. Я могу тебя спрятать.
Бородатый прикусил больным местом, скривился и сплюнул непрожеванное на пол. Потом уставился на Ойрика. Он не понимал.
— Мне, парень, помощник нужен. Ты как раз подойдешь. Если сбежишь, рано или поздно попадешься — не за орденского, так еще где. Если на меня руку поднимешь, пожалеешь. Да ты и не станешь против меня умышлять! Со мной тебе только лучше будет. Я стану думать, ты — делать. Мы с тобой — одного поля ягоды, нас Круг притеснял и обижал… теперь мы за все отомстим. Что скажешь?
— Ты даже имени моего не спросил…
— А на что мне имя? — старик пожал плечами.
«И впрямь, — подумал бородатый оборванец, — и впрямь…»
