(напомним, что, употребляя слово «народ», Свифт в первую очередь имеет в виду землевладельцев и духовенство); «никогда ни один король не имел министров, более способных различать истинную заслугу, нежели те, что стоят ныне у кормила власти; рассмотрев все стороны деятельности нынешнего кабинета, он не в состоянии упрекнуть его хотя бы в одном неудачном или ложном шаге» (Ibid., № 41, 153). Сопоставив эти слова с некоторыми признаниями Свифта на сей счет в «Дневнике», где он тоже далеко не всегда откровенен, читатель сумеет убедиться, насколько такие утверждения соответствовали его истинным взглядам. [Впрочем, вполне откровенно он высказался на сей счет лишь много лет спустя, в «Путешествиях Гулливера», где рекомендовал, в случае, если раздоры между партиями становятся особенно ожесточенными, производить с помощью хирургической операции замену половины мозга лидеров одной партии соответствующей половиной мозга их противников и наоборот. «Что же касается качественного или количественного различия между мозгами вождей враждующих партий, то, по уверениям доктора, основанным на продолжительном опыте — это сущие пустяки» (III, 6).] Но, пожалуй, более всего он превозносит лидеров тори за благородство происхождения, а презрение к знатности считает опаснейшей ересью. «Не следует думать, — пишет он в одном из очерков „Экзаминера“, — что я недооцениваю заслуги и добродетель, в ком бы они ни проявились, напротив, я считаю таких людей достойными высочайших должностей в государстве… Ведь жемчуг сохраняет цену, даже если он найден в навозной куче, однако это все же не то место, где его можно с наибольшей вероятностью отыскать» (Ibid., № 40, 151). [А вот о том же в «Путешествиях Гулливера»: «…я сказал ему, что наша знать совсем не похожа на то представление, какое он составил о ней… Недостатки физические находятся в полном соответствии с недостатками умственными и нравственными, так что люди эти представляют собой смесь хандры, тупоумия, невежества, самодурства, чувственности и спеси. И вот без согласия этого блестящего класса не может быть издан, отменен или изменен ни один закон; эти же люди безапелляционно решают все наши имущественные отношения» (IV, 6).]
Таким образом в позиции Свифта по коренным вопросам тогдашней английской политической жизни произошел весьма ощутимый сдвиг вправо. Конечно, этим далеко не исчерпывается значение его публицистики тех лет: ведь он развернул в ней беспримерную по своим масштабам кампанию за заключение мира, дискредитировал в общественном мнении всех тех, кто этому противился, а его лучшие журнальные очерки в «Экзаминере» и памфлеты — в первую очередь «Поведение союзников» — могут служить прекрасным образцом английской политической сатиры; без них, без опыта этих четырех лет, возможно, не было бы и многих страниц «Путешествий Гулливера». Однако историк, изучающий эту эпоху, ошибется, если примет целиком на веру его аргументы и выводы, потому что его памфлеты — отнюдь не беспристрастное свидетельство современника, а скорее только документальное свидетельство позиции тори.
Завершив работу над «Поведением союзников», Свифт мог, наконец, подумать о возвращении домой; он даже начинает упаковывать книги — ведь теперь у министров нет к нему никаких особых поручений. Но проходит месяц за месяцем, проходит весь 1712 год, а он все еще остается в Лондоне, и, хотя и в этом году произошло немало достопамятных событий, автора «Дневника» они уже явно занимают меньше. Так, в частности, союзники, и в первую очередь, конечно, голландцы, увидя себя обойденными и обманутыми, не желали заключать мир на таких условиях, и тогда Болинброк решился на шаг, который нельзя назвать иначе, как предательским: он послал Ормонду, сменившему Мальборо на посту главнокомандующего, секретное предписание удерживаться от всяких военных столкновений с французами, каких бы действий в отношении союзников Англии те ни предпринимали, и, более того, Ормонду сообщали, что французы уведомлены об этом предписании. Едва ли есть необходимость говорить, что французы не преминули этим воспользоваться и нанесли несколько тяжелейших поражений голландцам. Но и этого мало: Оксфорд и Болинброк передали французам полученные ими от своего шпиона сведения о планах наступательной операции своего союзника Евгения Савойского. Наконец, когда Болинброк окончательно склонил французов принять его условия, Ормонду был дан приказ вообще увести английские войска с театра военных действий, что и было сделано прямо на глазах у негодующих солдат союзников. О тайных письмах французам Свифт почти наверняка не знал (много позднее они были обнаружены в архивах французского министерства иностранных дел) [Письмо Болинброка Ормонду, а также письма из французских архивов приведены в кн. Тревельяна. (
Еще в ноябре 1710 г., выпустив первые номера «Экзаминера», он выражает опасение, что его новые покровители, возможно, окажутся такими же благодарными, как и их предшественники; он даже и им самим говорит, что «… еще не знавал министров, которые бы хоть что-нибудь сделали для тех, кого допустили разделять свои удовольствия». Не раз повторяет он в своих письмах, что если бы мог уехать без ущерба для своего достоинства, то сделал бы это без промедления, но что возвратиться ни с чем выглядело бы уж слишком унизительно. До поры до времени у него есть убедительные доводы. Сначала он обещает вернуться к Рождеству, рассчитывая закончить тогда дело с первинами; потом — к весне следующего года, надеясь к этому времени сбыть с рук издание «Экзаминера»; потом возникает новая необходимость; он должен помочь Болинброку своим памфлетом, и он опять обещает приехать к Рождеству. Но только уже к следующему. Наконец, и оно миновало, и виги повержены, и дело с подписанием мира так или иначе продвигается к своей цели, и он ничем собственно не занят, но переносит свой отъезд на лето. Теперь он иногда по целому месяцу вовсе ничего не пишет («У меня нет ни досуга, ни настроения продолжать эти письма…»); предлогов для откладывания отъезда больше нет никаких, да и его корреспондентки, судя по всему, уже изверились.
Суть же дела состояла в том, что 5 февраля 1712 г. появилась вакансия, которая вполне бы устроила Свифта — освободился деканат Уиллса. Это позволило бы ему остаться в Англии, в Лондоне (деканат находился близ Виндзора). И хотя ровно год спустя он пишет дамам: «… я вообще ничего для себя не просил, и это истинная правда», дело обстояло не совсем так. Ему, конечно, не хотелось просить, но иного выхода не было. Вот письмо, которое он адресовал Оксфорду утром того самого дня: «Милорд, беру на себя смелость всепокорнейше уведомить вашу милость, что сегодня в час ночи преставился декан Уиллса. Я всецело вверяю свою участь на благоусмотрение вашей милости и остаюсь, милорд, с величайшим почтением покорнейшим и бесконечно обязанным слугой вашим» [
Проходит почти два месяца томительного и безрезультатного ожидания; 25 марта освобождается второй деканат, а 19 июня — третий; наконец, 25 ноября освобождается епископат Херефорда, а Свифт все еще ждет решения своей участи. Он все чаще хандрит и испытывает апатию. А тем временем слухи о том, что его будто бы уже назначили деканом Уиллса, достигают Ирландии, и дамы сначала спрашивают его, так ли это, а потом и вовсе решают, что он просто хочет преподнести им сюрприз. Многие его уже поздравляют.
