Он оборачивается и прикладывает ладонь к моей щеке.
— По крайней мере я так думал, пока не встретил тебя. Когда я увидел тебя впервые… — Он неотрывно смотрит мне в глаза. — Первый миг нашей любви — это действительно несравненно.
— Ты ведь не из-за меня бросил живопись, правда? — Я задерживаю дыхание, отчаянно надеясь, что не я лишила его радости творчества.
Деймен качает головой. Взгляд его снова устремлен на картину, а мысли блуждают где-то далеко.
— Ты здесь ни при чем. Просто… в какой-то момент мне открылась правда о моей жизни.
Я смотрю на него вопросительно. Не понимаю, о чем он.
— Жестокая правда. Наверное, надо было раньше тебе об этом рассказать.
Он вздыхает.
У меня живот подводит от страха. Я спрашиваю, хотя совсем не уверена, что хочу услышать ответ:
— Что ты имеешь в виду?
Вижу по глазам, что ему трудно говорить.
— Вечная жизнь… — Темные глаза Деймена полны печали. — Она кажется огромной, беспредельной… Пока не поймешь, какая истина скрывается за кажущимся могуществом. А правда в том, что тебе придется смотреть, как стареют и умирают твои друзья, самому оставаясь прежним. И смотреть на это ты будешь издали, потому что, когда различие становится слишком заметным, у тебя не остается иного выхода, кроме как уехать подальше и начать все заново в чужих краях. А потом еще раз. И еще. Нельзя ни к кому привязываться надолго. И вот ведь насмешка судьбы — при наших неограниченных возможностях мы не смеем поддаться искушению и совершить нечто великое, о чем запомнили бы на все времена. Мы должны таиться и беречь свои секреты.
— Почему? — тихонько спрашиваю я.
Перестал бы говорить загадками! Когда он так делает, мне становится страшно.
— Если привлечешь общее внимание, твое имя запомнят в веках, а этого допускать нельзя. Потому что все вокруг состарятся и умрут. — Хейвен, Майлз и Сабина, и даже Стейша с Хонор и Крейгом, а мы с тобой останемся такими, как были. Поверь, очень скоро люди начнут замечать, что ты совсем не меняешься. Представь себе, что будет, если лет через пятьдесят с небольшим тебя вдруг узнает на улице семидесятилетняя Хейвен? Мы не можем позволить себе такого риска.
Деймен с силой сжимает мои запястья, и я буквально физически ощущаю груз его шестисот лет. И как всегда, когда он расстроен, мне хочется только одного — забрать себе все его заботы.
— Можешь ты вообразить, что случится, если Сабина, Хейвен или Майлз узнают правду о нас? Что они подумают, что скажут, что сделают?! Этим и опасны такие, как Роман и Трина, — они щеголяют своим бессмертием, напрочь игнорируя естественный порядок вещей. Можешь быть уверена, Эвер, круговращение жизни существует не зря. В молодости я презирал законы природы, считал, что я выше всего этого, а сейчас отношусь к таким вещам иначе. В конечном итоге от судьбы не уйдешь. Будешь ты рождаться заново, как наши друзья, или останешься прежним, как мы с тобой, — карма все равно тебя настигнет. А побывав в Призрачной стране, я еще больше убедился, что жизнь должна быть только такой, как это заложено в природе.
— Что же нам-то остается? — Меня словно обдает холодом, несмотря на тепло рук Деймена. — Тебя послушать, мы должны сидеть тише воды, ниже травы, жить только для себя и ни в коем случае не использовать свои невероятные способности для того, чтобы изменить мир. Как же ты улучшишь карму, если не будешь помогать другим? Тем более это можно делать анонимно.
Я думаю о Хейвен. Я так надеялась ей помочь…
Деймен не дает мне договорить.
— Что нам остается? Да в точности то же, что и сейчас. Быть вместе. Навеки. Только нужно соблюдать осторожность и всегда носить амулеты. Что касается наших магических способностей… Боюсь, тут все несколько сложнее. Нельзя просто взять и исправить все несправедливости мира. Карма не различает хорошее и плохое, тут все иначе: за подобное воздается подобным, и в итоге приходим к равновесию — ни больше ни меньше. Вмешиваясь в ситуации, которые кажутся тебе трудными, или горестными, или вообще почему-либо неприемлемыми, тем самым ты лишаешь человека возможности самостоятельно справиться с трудностями, чему-то научиться в процессе, не даешь ему расти. У несчастий тоже бывает своя цель. Может, мы поначалу не в силах ее понять, не зная всей истории жизни человека, его прошлого в целом. Влезать в чужие дела, пусть даже с самыми лучшими намерениями, — значит отнять у человека возможность пройти свой путь самому. Лучше так не делать.
— Погоди, что же получается? — Я даже не скрываю своей злости. — Вот приходит ко мне Хейвен и говорит: «У меня умирает кошка». А я точно знаю, что могу ей помочь, но не помогаю, иначе возникнут вопросы, на которые мне нечего будет ответить. Ладно, поняла, хоть это мне и не нравится. А потом она говорит: «У меня родители собрались разводиться, мне, наверное, придется переехать, и весь мой мир рушится», — и не подозревает, что я прекрасно могу ей помочь. Ну, я не знаю. — Я безнадежно машу рукой. — В общем, помогать нельзя, не то мы ей попортим карму, не дадим пройти путь и так далее. А что с моей кармой будет после этого?
— Я советую тебе не вмешиваться. — Деймен отворачивается от меня к картине. — Что бы ты ни делала, родители Хейвен все равно не помирятся, и даже если ты каким-то чудом выплатишь долг за дом, воображая, будто спасаешь их… — Он строго смотрит на меня через плечо. Надо же, почувствовал, ведь именно это я и собиралась! — Дом они скорее всего продадут, деньги разделят и все равно разъедутся. — Деймен вздыхает, говорит уже мягче: — Прости меня, Эвер. Наверное, я кажусь тебе старым черствым циником. Может быть, так и есть. Я слишком много повидал и столько в своей жизни совершил ошибок — ты не представляешь, как много времени ушло, пока я это понял. И не зря говорится: всему свой срок. У нас, правда, впереди — вечность, и все же мы должны хранить тайну.
— А скажи, сколько знаменитых художников писали твои портреты? Сколько подарков тебе сделала Мария-Антуанетта? Наверняка эти портреты существуют до сих пор! Наверняка кто-нибудь вел дневник и записал в нем твое имя! А когда ты работал фотомоделью в Нью-Йорке? А?
— Я и не отрицаю. — Деймен передергивает плечами. — Я был тщеславным, самовлюбленным — классический Нарцисс. И как же мне было весело!
От смеха его лицо преображается, и он снова становится прежним Дейменом, которого я знаю и люблю — привлекательным Дейменом, неотразимым Дейменом, совсем непохожим на зловещего прорицателя.
— Пойми: портреты были сделаны по частным заказам. Даже тогда у меня хватило ума не выставлять их на публику. Что касается работы моделью, было сделано всего лишь несколько фотографий для довольно скромной рекламной кампании. На следующий день я уволился.
— А почему живопись бросил? По-моему, это прекрасный способ составить хронику неестественно долгой жизни.
У меня уже голова идет кругом от всего этого!
Деймен кивает.
— Беда в том, что мои работы прославились. Я был в упоении, как ты можешь себе представить, и упивался своим упоением. — Он смеется, качая головой. — Я рисовал, как безумный, не отходил от холста, ничто другое меня не интересовало. Я собрал огромную коллекцию, которая привлекла ко мне общее внимание, прежде чем я наконец спохватился. А потом…
У меня сжимается сердце, когда я вижу образы, возникающие у него в голове.
— А потом был пожар, — договариваю я шепотом и вижу, как яростное рыжее пламя взметнулось в ночное небо.
— Все сгорело, — кивает Деймен. — И я тоже — по крайней мере именно так это выглядело.
Я судорожно втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы и, встретив взгляд Деймена, не знаю, что сказать.
— Пожар еще не потушили до конца, а я уже уехал, путешествовал по Европе, нигде подолгу не задерживаясь, как бродяга, как цыган. Даже имя сменил несколько раз, пока прошло достаточно времени и люди начали забывать. В конце концов поселился в Париже. Там мы с тобой впервые встретились… Остальное ты наешь. Но, Эвер… — Он смотрит мне в глаза и явно не хочет говорить, и все же сказать
