необходимо, хотя я уже знаю, что сейчас услышу. — Все это означает, что когда-нибудь — и довольно скоро — нам с тобой придется уехать.
После того, как он это сказал, мне уже трудно понять, как я раньше сама не сообразила. Это же так очевидно! Прямо-таки бросается в глаза. А я ухитрялась ничего не видеть. Притворялась, что со мной будет по-другому. Как люди все-таки умеют обманывать самих себя…
— Я думаю, ты уже не будешь становиться старше. — Деймен гладит меня по щеке. — Поверь, пройдет не так много времени, и твои друзья начнут это замечать.
— Я тебя умоляю! — Отчаянно пытаюсь шуткой разрядить мрачную, гнетущую атмосферу. — Позволь тебе тнапомнить: мы живем в Калифорнии! В штате, где пластическая хирургия — норма жизни. Здесь никто не стареет. Никто, правда-правда! Да мы еще его лет можем оставаться такими, как есть!
Я смеюсь, а заметив, как Деймен на меня смотрит, понимаю, что моя шуточка не к месту. Дело слишком серьезное.
Я плюхаюсь на скамью в центре зала и прячу лицо в ладонях.
— Что я Сабине скажу? — шепчу я.
Деймен садится рядом, обнимает меня за плечи, и от этого становится чуточку легче.
— Я же не могу изобразить собственную смерть! В наши дни несчастные случаи расследуют немножко более тщательно.
— Подумаем об этом, когда придет время. Прости, я должен был раньше тебе сказать.
Я смотрю в его глаза и понимаю, что это ничего бы не изменило. Вспоминаю тот день, когда Деймен впервые рассказал мне о бессмертии. Он честно предупредил, что я никогда не смогу перейти через мост, никогда не увижу родителей и сестру. А я все равно согласилась. Отгоняла от себя мрачные мысли. Думала — как-нибудь найду лазейку, сумею обойти запрет. Готова была в чем угодно себя убедить, лишь бы только быть с ним вечно. И сейчас ничего не изменилось.
Хоть я и не представляю, что скажу Сабине и как объясню друзьям наше неожиданное дезертирство, в конечном итоге я хочу только одного: быть с Дейменом. Иначе моя жизнь не будет полной.
— Нам будет хорошо, Эвер. Обещаю. Ты ни в чем не будешь испытывать нужды и никогда больше не будешь скучать — особенно когда поймешь бесконечные возможности всего сущего. Правда, тесных связей у нас с кем не может быть, кроме как друг с другом. Тут ничего не поделаешь. Нет никаких «лазеек». Это просто неизбежность.
Я киваю, глубоко вздохнув. Когда мы только познакомились, Деймен сказал, что плохо умеет прощаться.
Он улыбается в ответ на мои мысли.
— Вот-вот. Кажется, что, когда привыкнешь, станет лучше, но лучше не становится. Обычно я стараюсь просто исчезнуть, чтобы вообще обойтись без прощаний. Так легче.
— Тебе, может быть, и легче, а тем, кто остается?
Деймен, кивнув, поднимается на ноги и тянет меня за собой.
— Что тут скажешь? Я жалкий эгоист.
— Я не это хотела сказать! Просто…
— Пожалуйста, не надо меня защищать. Я знаю, что я такое. По крайней мере таким я был раньше.
Он ведет меня прочь от картин, ради которых пришел, я еще не готова уходить. Человек, который, как Деймен, отказался от своей главной страсти, вот так просто взял и все бросил, заслуживает второго шанса. Я выпускаю его руку, зажмуриваюсь и материализую громадный холст, набор кистей, палитру с множеством красок и все, что еще может понадобиться художнику. Тороплюсь, пока Деймен не успел меня остановить.
— Что это? — Он с изумлением смотрит на мольберт.
— Давно ты, видно, не рисовал, если не узнаешь орудия живописца! — улыбаюсь я.
Он смотрит на меня неподвижным напряженным взглядом, но и я не отвожу глаза.
— Я подумала, что тебе будет приятно написать картину рядом с произведениями своих друзей.
Деймен берет кисть и задумчиво вертит ее в руках, а я продолжаю:
— Ты сказал, мы можем делать все, что захотим, так? Вроде ты собирался мне доказать, что обычные правила для нас не существуют?
Он смотрит на меня настороженно, хотя уже готов сдаться.
— А если так, то, по-моему, ты должен написать картину — здесь. Создай нечто прекрасное, великое, что сохранится надолго. Когда ты закончишь, мы повесим ее рядом с работами твоих друзей. Без подписи, конечно.
— Я уже давно не стремлюсь к славе, — говорит Деймен, и в его глазах разгорается свет.
— Вот и хорошо. — Я киваю на пустой и чистый холст. — Значит, я увижу работу бескорыстного гения. — Положив руку Деймену на плечо, я подталкиваю его локтем. — Начинай, что ли? В отличие от нас, эта ночь не бессмертна.
Глава 24
Я смотрю на картину, на Деймена, прижав ладонь к груди, и ни слова не могу выговорить, То, что я вижу перед собой, никакими словами не описать. Нет таких слов.
— Это… — Я запинаюсь, чувствуя себя мелкой и незначительной. Совершенно недостойной такого удивительного изображения. — Это так красиво… Запредельно… И… — Я мотаю головой. — Неужели это я?!
Деймен смеется, заглядывая мне в глаза.
— О да, это ты! Здесь воплотились все твои перерождения. Это своего рода собирательный образ за четыреста лет. Огненные волосы и кожа цвета сливок — из твоей жизни в Амстердаме, уверенность и цельность характера — из пуританских времен, смирение и внутренняя сила — из трудной парижской жизни, роскошное платье и кокетливый взгляд — из лондонского высшего света, а сами глаза… Они не меняются. Они вечны, какой бы облик ты ни принимала.
— Какую часть ты взял из того, что есть у меня сейчас? — спрашиваю я, не отводя взгляда от картины.
На ней изображено сияющее, ослепительное крылатое создание — словно настоящая богиня сошла с небес, чтобы осыпать Землю своими дарами. Я никогда в жизни не видела такой красоты и до сих пор не могу осмыслить, что это — я.
Деймен улыбается.
— Ну конечно, прозрачные крылья!
Я оборачиваюсь, думая, что он пошутил, а у него лицо серьезное.
— Знаю, ты их не замечаешь, но поверь мне, они есть. Ты для меня — словно подарок свыше. Разумеется, незаслуженный, и я за него каждый день благодарю высшие силы.
— Ох, не такая уж я замечательная… и добрая… и возвышенная… И совсем не похожа на ангела, каким ты меня, кажется, считаешь. Особенно в последнее время, сам знаешь.
Как мне хочется повесить эту картину у себя в комнате и любоваться на нее каждый день! Но я знаю, важнее оставить ее здесь.
— Ты уверена? — Деймен переводит взгляд с чудесной неподписанной картины на творения своих друзей.
— Совершенно уверена! Представь себе, какой поднимется переполох, когда ее здесь обнаружат, в раме и на стене! Переполох выйдет отменный. А еще представь, специалистов созовут, будут выяснять, откуда она взялась, как сюда попала и кто автор!
Деймен кивает и, бросив на картину прощальный взгляд, поворачивается к выходу. Я хватаю его за руку и тяну обратно.
— Эй, не спеши! Нужно еще название. Такая, знаешь, бронзовая табличка, как у других.
Деймен смотрит на часы. Ему явно не по себе.
