культурная революция, чтобы…
— Брось! — жизнерадостно блестя глазами, перебил Задира. — Просто они тут спят на ходу. Если этих сереньких пощекотать как следует, дать в руки по пистолету и показать, куда стрелять, — горы свернут! У меня уже хорошая компания начала подбираться: Кук, Люк, Тук, Фау… Тьфу, язык с такими именами сломаешь! Но ребята — будь здоров, я их уже убедил, что пора брать власть в свои руки. Все просили считать их моими друзьями. Ты посчитай, сколько в стране ушастиков и сколько этих свинячих господ- вымруков. А профессор нам бомбочек наконструирует. Правда, профессор?
— Не хотелось бы объяснять азы, но ход истории определяют не бомбы, а объективные законы развития.
— Ладно. Объективных законов тоже нам подбрось пару ящиков. В хорошем деле все пригодится, но упор все-таки сделай на бомбы. Эх, пулеметик бы хоть один!
— Вы что, тронулись тут без меня? — спрашиваю. — Они нас как почетных гостей теплом окружают, а мы…
— Что-то быстро ты из защитника слабых и униженных в гостя превратился. Сладким пирогом тебя во дворце накормили? Забыл, что тебя в гости-то, как собачку на веревочке, громилы эти привели? А ну-ка, пошли, гостенек, я тебе кое-что покажу.
Задира схватил меня за руку и почти силой потащил за собой. Следом вдоль стенок засеменили два горбатеньких вымрука. Впрочем, слишком коротенькие у них все-таки были ножки. Через пять минут карлики пропали из вида.
— Вот сюда… Теперь сюда…
Мы вошли в какие-то ворота и оказались на большом хорошо утоптанном плацу, над которым стоял сплошной гул. По всей площадке туда-сюда маршировали небольшие группы сереньких. За каждой группой наблюдал свой карлик. В одной руке у него был свисток, в другой — длинный гибкий хлыстик. Отряды то обозначали шаг на месте, то устремлялись вперед, совершая четко очень сложные повороты и перестроения, кололи чучела деревянными ружьями, кричали «ура» и снова маршировали, не то распевая, не то декламируя какие-то речевки на ходу.
— Строевая подготовка! — догадался я.
— И школа. Мяукалка правду сказала. Они все науки вот так, на ходу, хором разучивают. Подойди, послушай.
Я подошел. Прямо на нас двигалось с десяток вспотевших пропыленных ушастиков. С остервенением они ревели в такт: «Пятью пять — двадцать пять, как учил Великий».
Вот эта шеренга сделала дружно поворот направо, а на их место выплыла другая, повторявшая хором:
«Сила наша в нашей серости! Сила наша в нашей серости!..»
А вот проходят совсем малыши. Ого, эти поют. Марш какой-то. Чтобы лучше расслышать, мы пошли рядом. Дети не столько пели, сколько скандировали:
— Сто-ой! — закричал командовавший группой карлик. И, подскочив к одному из ушастиков, начал хлестать его по ногам, приговаривая:
— Опять рот впустую разеваешь?.. Опять слова не выучил?..
— Ах ты, каракатица кривобокая! — взорвался Задира, и не успел я опомниться, как вырванная из рук вымрука плеть гуляла по его собственным спине и бокам.
Карлик настолько оторопел, что даже не защищался, только таращил на Задиру полные недоумения глаза.
— Бунт? — шепотом спросил он. — Непослушание при исполнении?
Наконец-то, видимо, до него дошел смысл происходящего. Он бешено завертел глазами и, сунув в рот свисток, залился полицейской трелью.
— Оставь его, мы же тут чужие люди! — тянул я Задиру. Но с разных сторон к нам уже мчались со слоновьим топотом громилы-стражники. В руке оруженосца сверкнул топорик. Вряд ли он помог бы нам, но, к счастью, в эту минуту появились запыхавшиеся карлики-шпики, отставшие от нас возле дворца. Они что-то закричали стражникам, и свирепые лица тех сразу приняли обычное бессмысленно равнодушное выражение. Отхлестанный карлик, однако, выпучив глаза, продолжал свистеть. Похоже, что непослушание в Серляндии было настолько сверхъестественным событием, что фельдфебельский разум этого не вынес. Один из шпиков вынул изо рта рехнувшегося вымрука свисток, прихлопнул его несколько отвисшую челюсть и повернулся к нам.
— Мы будем вынуждены доложить КУДА ПОЛОЖЕНО о случившемся. А пока извольте пройти в свои комнаты.
Бедным ушастикам, оказавшимся свидетелями данной сцены, захлопнуть рты никто не догадался. Так и остались они на плацу, окаменевшие от испуга и удивления…
Комнаты нам отвели во дворце небольшие, но чистенькие, со светло-серыми стенами и несколько более темной мебелью. Металлические украшения на окнах, правда, очень напоминали решетки, но, возможно, это было случайное совпадение.
— Эх, балда я, балда! И уши холодные! — переживал Задира. — Чего я вылез? Все теперь сорвется! План восстания не разработан, оружия еще нет, методам баррикадных боев ушастики не обучены!..
Но уже на следующее утро наш домашний арест был кем-то отменен, и Задира сразу ожил.
— Чудесненько! — потирал он руки. — Значит, про революцию они пока не догадываются. Что ж, через два дня мы будем в силах устроить очень миленький, очень веселенький государственный переворотик! Давай-ка, Алеха, двинем прямо в массы и провернем среди них агитационно-просветительную работу.
— Эй вы, пролетарии! Жми сюда к нам, — обратился он к трем сереньким, с которыми мы столкнулись в укромном уголке сада. — Я вам накоротке текущий момент обрисую.
«Пролетарии» послушно приблизились.
— Как вам живется тут под гнетом императора и его сатрапов? — спросил Задира, явно не для того, чтобы получить ответ, а только для разбега красноречия.
— Нам живется лучше всех! — хором ответили ушастики.
Но Задиру смутить было не так-то просто.
— Нет! Вам живется невыразимо тяжело, — убежденно заверил он. — И дальше терпеть такую жизнь вы не имеете морального права, иначе превратитесь в зануд и так вам будет и надо. Короче говоря, кто не работает, тот не ест, мир хижинам, война дворцам! Понятно?
— Понятно, — ответили ушастики. — Можно нам, господин, пойти дальше?
