— Выручай, дорогой, выручай! Ты ведь, говорят, с самим Слейбановым знаком?
— Знаком не знаком, а немного знаю.
— Вот и хватит! Нам ведь много не надо. Нам бы только свое дело провернуть. А так на кой он нам? Мы ведь к нему не свататься приехали…
— Ну ладно, поговорю с ним о вас.
— Ай, спасибо, дорогой! Да благословит тебя создатель!
— Да пошлет он тебе здоровье и долголетие!
— Апыр-ай, как хорошо, что мы тебя встретили. Верно говорят: да будет у тебя приятель и в стране иноверцев!
Селиванов проводил совещание с руководителями городских учреждений. За широкой черной, обитой дерматином дверью слышен был высокий юношеский голос, который так звенел вчера на митинге в депо.
Еламан забеспокоился, что придется долго ждать, но совещание неожиданно кончилось. За дверью разом заговорили, задвигали стульями. Не успел Еламан как следует одернуть на себе шинель, как дверь распахнулась и все повалили вон. Селиванов выходил последним.
— Ба, кого я вижу!
Селиванов, улыбаясь и протягивая руки, пошел к Еламану. Еламан так обрадовался, что Селиванов его узнал, бросился навстречу и крепко обнял его. Так, улыбаясь, похлопывая друг друга но плечам, они и вошли в просторный кабинет со многими окнами. Переступив порог, Еламан удивленно остановился; он еще не видел такой обстановки. В глубине громадного кабинета стоял массивный полированной стол, покрытый сверху красным сукном. Вдоль стен выстроились новые блестящие стулья. На столе сверкал телефон.
— Значит, и ты в нашем отряде? — радостно сказал Селиванов, одобрительно поглядывая на военную шинель джигита.
Еламан неожиданно для себя захохотал.
— Я гляжу, ты самым главным начальником в городе стал? Вот здорово!
— Погоди, брат, на это место в будущем еще ты сядешь! Ну как дела,
— Я к тебе… — начал было говорить о своем Еламан, но Селиванов перебил его:
— Слушай, я тебя, кажется, вчера где-то видел..
— Ну ты и говорил вчера!
— Я после митинга хотел с тобой повидаться, просил тебя найти, да ты ушел уже.
Еламан в это время думал о другом. Раза два он хотел заговорить о своем деле, но чувствовал, что Селиванов теперь занят собой, и молчал. Селиванов хмурился и порывисто шагал по просторному кабинету на своих длинных ногах, потом резко остановился возле Еламапа, опустил на плечо ему руку. Еламан решил, что тот хочет что-то сказать ему, выжидательно заглянул Селиванову в лицо. Но Селиванов на Еламана не глядел, а глядел куда-то вдаль, откидывая свободной рукой волосы со лба, запуская в гущу волос свои тонкие бледные пальцы. Сжав волосы на затылке в ладони, он долго стоял молча, прикрыв глаза. Молчал и Еламан.
— Сколько людей погибло! — сказал наконец Селиванов. — Сколько жертв! Но что поделаешь? Война… Война, братец ты мой!
— Война… — поддакнул Еламан.
— Что? Ах да… война! А где, кстати, Мюльгаузен?
— В городе.
— А где именно?
— Может, на станции.
— Да, да, я не подумал…
Селиванов крепко взял Еламана под руку, будто боясь, что тот уйдет, и вышел с ним в приемную.
— Мюльгаузен сейчас скорее всего на станции, — сказал он секретарше. — Позвоните туда или пошлите кого-нибудь — пусть немедленно зайдет ко мне.
— Хорошо, сейчас…
— Только… Ну, вы его знаете, пригласите там как-нибудь повежливей, не задевая самолюбия…
— Понимаю.
— Трудный он у нас человек… Ну, — повернулся Селиванов к Еламану, — говори, по какому делу пожаловал?
— Да уж не знаю… Есть у меня одна…
— А-а?
— Говорю, одна знакомая…
— Ах да, да. Ну?
— Она живет плохо. Если можно, надо бы…
— Помочь нужно?
— Да нет, ей бы работу подыскать какую-нибудь… Пронзительно зазвонил телефон.
— Извини, — сказал Селиванов и взял трубку.
Недовольно, поговорив с кем-то, Селиванов раздраженно бросил трубку. Лицо его сразу осунулось, видно стало, что он устал.
— Ты откуда родом? — неожиданно спросил Селиванов.
— Из Аральска.
— Так… Значит, с твоими земляками история вышла. Понимаешь, пригнали лошадей на базар, а документы не в порядке. Не все лошади записаны в документах.
— В ауле какие документы?
— Не знаю, не знаю… А если лошади ворованные?
— Нет, нет! Свои кони.
— А ты откуда знаешь?
— Я с ними говорил у крыльца. Им соседи дали по коню, чтобы они продали. Материя, чай, сахар с базара всем нужны…
— Не знаю, не знаю…
— Я правду говорю! Не всему же аулу на базар ехать — у нас всегда так, кто едет на базар, тому и поручают продавать… Прикажи, чтобы им вернули лошадей.
— Не могу, дорогой.
— Ты же начальник.
— В том-то и дело, что я прикажу, а Мюльгаузен не согласится. Ты же его знаешь!
— А при чем тут Мюльгаузен?
— Как при чем? Отряду нужны кони, а покупать денег нет.
— Значит, насильно отнимаете?
— У бедноты мы ничего не берем насильно. Конфискуем только у богатых.
— Ну а теперь как получается?
— Это лошади неоформленные, значит, незаконные, понимаешь? В кабинет бочком протиснулся какой-то работник Совдепа с папкой. Селиванов взглянул на него и сразу похолодел лицом. Робко подошел к нему служащий и, почтительно оглядев громадный стол, протянул папку. Селиванов, не читая бумаг, стал одну за другой небрежно и размашисто подписывать, а подписав, нетерпеливо указал служащему на дверь.
Еламан во все глаза глядел на Селиванова и вдруг увидел, что начальнически каменное выражение, с которым Селиванов подписывал бумаги и глядел на служащего, заменяется дружелюбной улыбкой. Он понял, что Селиванов вспомнил о нем и сейчас обернется к нему прежний, молодой, внимательный… И не успел Селиванов повернуться к Еламану, как тот отвел глаза и стал смотреть на дверь, которую тихо прикрывал за собой робкий служащий. Ему не хотелось теперь встретиться взглядом с Селивановым. Господи, как можно ошибиться! Человек, который сидел сейчас за огромным своим столом в огромном кабинете, так был непохож на вчерашнего юношу, который своей горячей речью в депо властно возбуждал мысли и чувства многолюдной толпы. Юноша, который бросал вчера людям высокие слова правды, казалось, мог делать с этими людьми все, что хотел, мог звать их в бой, на смерть — и они пошли бы! А
