— Танирберген, постой-ка…
Танирберген послушно остановился и обернулся:
— Ну?
— Ты, говорят, бываешь в рыбачьем ауле?
Танирберген молчал. Только кончики холеных усов его дрогнули. Кудайменде поглядел на его усы и улыбнулся:
— Это, конечно, хорошо, что ты там бываешь… Гм!.. Никто тебе теперь не помешает. Мужа ее, слава богу, далеко загнали.
— Ну и что?
— Да что! Хочешь — бери ее второй женой. А? Вы ведь, кажется, были когда-то как Лейла и Меджнун, а?
Танирберген долго смотрел на брата и все понял. Расправившись с Еламаном, посадив того в тюрьму, брат хотел лишить его и семьи.
— Для казаха вторую жену заиметь пустяки, — задумчиво сказал Танирберген. — С этим мы успеем. А вот есть дела поважнее…
— Ты о чем это?
— Да все о том же… О Калене. Не надо было тебе с ним связываться. А коль связался — одно из двух: или ты его, или он тебя.
Кудайменде нахмурился и засопел. Некоторое время оба молчали.
— Это верно, что в аулы выезжает улук? — спросил Танирберген.
— Верно.
— Когда он у нас будет?
— На днях, наверно…
У Танирбергена заблестели глаза.
— Ну тогда нам действительно везет! Кален известный вор, не так ли? Но воровство еще полбеды. Завтра он, как Еламан, убивать начнет, вот что плохо. И не поручусь…
— Ну?
— Не поручусь, что первый нож будет не тебе.
Кудайменде еще больше насупился.
— Сын Шодыра приехал в Аральск, не слышал? — опять спросил Танирберген.
— Есть такой слух…
— Не слух, а точно.
— Может быть… мстить за отца едет, конечно?
— Какой черт, мстить! Отцовский промысел едет продавать. Тут много народу соберется… Русские, татарские купцы всякие…
— Апыр-ай? На скот он думает менять или продавать за деньги?
Танирберген засмеялся было, но тут же осекся — испугался, что брат обидится, тот вообще обижался по пустякам.
— За деньги, конечно, — серьезно сказал он и немного помедлил. — Замечаешь ли ты, болыс-ага, что мир начал меняться? Сегодняшний день похож на вчерашний. Еще вчера кто осмеливался спорить с тобой? Все были твои рабы. Все делали, что ты им велел, и молчали. А теперь у каждого пастуха язык длинней, чем… — он не подыскал сравнения и щелкнул пальцами. — Теперь чуть что, он сразу хвост торчком, забирает жену, детей и чешет к рыбакам, у тебя под носом. Сколько голодранцев за последние два-три года бросили скот и пошли в рыбаки? Придет время — некому будет и твой скот пасти! Подумал ли ты об этом, болыс-ага?
— Ну допустим, думал. А что мне, по-твоему, делать?
— Разве умные люди не говорят: «Каков век, таков и человек»?
— Ну и что?
— А ты — ты только послушай! — а что, если мы сами купим промысел Шодыра?
— А?
— Я говорю, купить промысел нужно нам.
Хмурый до сих пор, Кудайменде вдруг прыснул, захохотал и повалился на подушки. Нахохотавшись, он отер слезы, отдышался и наконец сказал:
— Чего придумал, а? Нам ли браться за русское ремесло!
— А что тут такого?
— Не-ет, милый… Чего уж нам с русскими тягаться.
— Я дело говорю, ага. Купишь промысел — после бога первым будешь в наших местах. И степи твои, и море твое!
— А?
Кудайменде только теперь понял мысль брата. Он оживился, хлопнул себя по ляжкам и задумался. Он был нерешителен, как верблюд перед бродом. Подумав еще раз, он махнул рукой:
— Нет, милый мой, не наше это занятие… Засмеют, позора не оберешься!
Весть о том, что в Аральск приехал сын Тентек-Шодыра и остановился в доме тестя Маркова, вот уже несколько дней волновала все побережье. Везде толковали о том, что молодой офицер из Петрограда приехал продавать с торгов промысел отца. Как только слух подтвердился, на побережье стали съезжаться русские, татарские и казахские купцы.
Первым приехал русский купец, которого казахи прозвали Хромым Жагором. Вслед за ним из Челкара прибыл Темирке. Этот татарин был страшно богат, бесчисленный его скот нагуливал жир в долине Улыкум, в Челкаре у него была большая лавка, шерсть и шкурки двух-трех уездов проходили через его руки. Давно уж не мог он равнодушно думать о рыбе, но на море хозяйничал Федоров. Но вот Федоров погиб, промысел продавался, и Темирке со всеми своими приказчиками приехал в аул Кудайменде.
Танирберген узнал от Темирке, что сюда едет и урядник. Тотчас молодой мурза вызвал писаря из волостной канцелярии, заперся с ним у себя в доме, никуда не показывался и к себе никого не пускал. Абейсына без конца гоняли по соседним аулам. Приезжали какие-то казахи и после секретного разговора с Танирбергеном опять уезжали.
Все замечавший Темирке однажды, усмехнувшись, сказал своим джигитам: «Настоящий-то волостной, по-моему, сидит в доме мурзы…»
К вечеру прибыл урядник и остановился в доме волостного. Кудайменде ни слова не знал по-русски и тут же послал за писарем. До прихода писаря Кудайменде, напряженный, вспотевший, сидел перед урядником и молчал, изредка только бормоча: «Таксыр, таксыр».
Тут зашел Танирберген, и Кудайменде облегченно вздохнул и утерся. Танирберген урядника знал хорошо, знакомство их началось еще прошлым летом. Танирберген однажды пригнал в город много скота. Его люди во главе с Абейсыном продавали скот на базаре, а Танирберген сидел в стороне и баловался чайком. Тут-то его и нашел урядник. Посмотрев на скот, прикинув что-то в уме, он взял молодого мурзу под руку и повел показывать свой новый дом. Танирберген смотрел дом, восхищался, поздравлял… Урядник показывал, хохотал, хлопал его по плечу, а потом весело сказал:
— Мурза, байгази бир![6]
Казахского языка урядник не знал, но это-то он заучил крепко. Мурза тут же дал ему взятку, и они расстались друзьями.
Так вот, Танирберген пришел, и сразу все оживились. Он тоже не знал русского языка, но это его не смущало. Он сразу подошел к уряднику, подал ему руку и поздоровался по-казахски. Потом сел — колено к колену — рядом с русским гостем и, ничуть не смущаясь, продолжал по-казахски:
— Добро пожаловать, таксыр!
Урядник ничего не понял, но сказал:
— Рахмет!
— Жив-здоров ли?
— Рахмет.
— Дорога длинная, зима, устал, наверно?
— Рахмет.
