И вот теперь он неторопливым усталым шагом подходил к воротам Киева. Месяц-студень решил показать свой суровый норов, осыпая землю снегом и пугая людей ветром и морозом. Сторожа, ежась и прикрываясь от порывов ветра, пыталась закрыть тяжелые дубовые ворота, обитые железом. Мечеслав уже хотел пройти между створками, когда грубый голос окликнул его:
– Эй, молодец, кудай-то ты поспешаешь? А ну, други, держи его!
Высокий усатый ратник в тулупе, одетом поверх кольчуги, преградил путь Мечеславу острием копья. Долго выспрашивал, кто таков и что надобно ему в Киеве. Покашливая, к ним подошел пожилой седобородый воин.
– А ну, угомонитесь, сороки! Пропустите воина славного Мечеслава!
– Викулич, ты ли это, старинушка?! Сколь лет, и все в стороже! – воскликнул радостно Мечеслав.
– Я, Мечеславушко, еще при княгине нашей Ольге град этот от печенегов оборонял и на стороже его буду, покуда не настанет мой смертный час! – сказал Викулич. Поговорив со старым знакомцем, Мечеслав отправился дальше. Вскоре он подходил к Ормовой избе, у дверей которой его встретил огромный молодой пес. Завидев чужого, он оскалился, зарычал, шерсть на холке встала дыбом. Мечеслав сказал:
– Ты что же, псина, хозяина не признал? А ведь я тебя, щеня, на руках пестовал.
Услышав знакомый голос, пес перестал лаять, приподнял уши.
– Ну и здоров ты, братец, – Мечеслав, присев на корточки, протянул собаке руку. Аргус, принюхиваясь, почуял запах, знакомый со щенячьего возраста, ткнулся холодным носом в протянутую теплую ладонь и, облизнув ее шершавым языком, завилял хвостом. Мечеслав погладил собаку по голове, почесал за ушами, потрепал холку. Пес, помахивая хвостом, стоял, прищурившись от удовольствия и подаренной ему ласки. Услышав голос, доносящийся из избы, Мечеслав привстал.
– Аргус! Что ты там разлаялся! Покою от тебя нет, на кого ты?
Дверь отворилась, и на пороге появилась Таисия.
– Мечеслав! – прошептала она, прислоняясь спиной к стене. От неожиданности силы покинули ее. Мечеслав шагнул к ней. Таисия бросилась к нему и, обняв за шею, рыдая, уткнулась в плечо.
– Вернулся! Наконец-то ты вернулся! Я так ждала тебя, Мечеслав, каждый день ждала! – повторяла она сквозь слезы.
Волна любви и нежности захлестнула Мечеслава, он крепко прижал к себе теплую, пахнущую уютом Таисию.
– Ну что ты, будет, не печалуйся! Любая ты моя! Таисьюшка! Вернулся я! – сказал он, глядя через отворенную дверь на прибранную избу, почувствовал, что это именно то место, куда он так стремился. Почувствовал, что это его дом, и прошептал: – Вернул-ся!
Эпилог
Райнвейг в окружении домочадцев стояла на берегу фьорда и смотрела, как не торопясь подходит к ним сошедший с кнорра купец Рулав, давний друг близкого родственника Орма, не раз навещавший их. По обе стороны от нее стояли ее сыновья Олаф и Гилли, высокие, рыжеволосые парни. Младший из них, Гилли, помнил этого купца, не раз привозившего вести и подарки от их дяди Орма, ушедшего из дома, когда ему, Гилли, сыну Торальда, не исполнилось и двух зим. Помнил он, и как они с братом Олафом увлеченно слушали его удивительные рассказы о дальних краях и теплых морях, о стране лесов и городов Гардарике, о Миклагарде, где живет конунг ромеев, рассказы, на всю жизнь запавшие ему в душу.
Мать Гилли Райнвейг, видя хмурый вид гостя, обеспокоилась и думала о том, какую весть привез он на этот раз. Рулав подошел к женщине и после приветствия протянул сверток.
– Это вам от Орма, здесь монеты и драгоценности, поставьте рунный камень и напишите на нем, что славный воин Орм, сын Хакона, погиб в Греции, – сказал он.
Райнвейг вздрогнула, устремила взгляд в море, будто увидела там что-то важное. Она вспомнила слова, сказанные Ормом при расставании много лет назад:
– Может быть, когда-нибудь придет от меня посланец, принесет серебро и скажет, где я погиб. Тогда ты и твои подросшие сыновья установите в мою честь рунный камень, только так имя мое может вернуться домой.
Рулав задержался в гостях, его корабль попал в шторм и дал течь, бог моря Эгир изрядно потрепал его, и теперь кнорру требовалась починка. Гилли, воспользовавшись этим, не отходил от купца, просил взять с собой. Его с детства тянуло в неведомое. Он был не похож на своего старшего брата Олафа – имевшего жену и троих детей, спокойного, хозяйственного, серьезного не по годам мужа, хотя и был он всего на две зимы старше Гилли, которого не устраивала размеренная жизнь бонда. Семьей, несмотря на то что ему пошла уже двадцать восьмая зима, он так и не обзавелся, и обзаводиться не собирался, после того как девушка, которую он любил и прочил себе в невесты, выбрала себе в мужья другого и уехала с ним в страну данов. К тому же он был младшим из братьев, а значит, заправлял всем Олаф при помощи их матери Райнвейг. Оттого он чувствовал себя в отчем доме стесненным, мечтая, как дядя Орм, покинуть эти края и отправиться в дальний путь. Но обстоятельства сложились так, что дальше острова Эланда ему бывать не приходилось. Рулав ничего не обещал, ссылаясь на то, что сыну Торальда надо посоветоваться с семьей. Вскоре все было решено, и Гилли, присоединившись к людям Рулава, с утра до вечера помогал чинить корабль.
Они отплыли на другой день после того, как был установлен рунный камень в честь Орма. Гилли, загребая веслом, взглядом прощался с родными с детства местами: с фьордом, со скалами-великанами, с домом, земляная крыша которого была покрыта весенними цветами, и, конечно, со стоящими на берегу людьми, средь которых был самый родной в жизни Гилли человек – его мать Райнвейг.
Полосатый красно-белый парус становился все меньше и меньше, теряясь в серых водах холодного моря. Взгляд потерявших свою былую зоркость глаз до последнего цеплялся за светлое пятнышко. Райнвейг провожала корабль, в котором уплывал ее младшенький Гилли, как провожала она старого Хакона и своего мужа Торальда в море, как провожала Орма.
Гилли, сын Торальда, проделав дальний путь до Константинополя, поступит на службу к базилевсу Василию, прославит себя как воин и, командуя тысячей варангов, погибнет в Италии в 1019 году, сражаясь с норманнами в битве при Каннах.
В начале весны Мечеслав с женой Таисией навестил родное селище, чем порадовал старика Гремислава, сестру Красаву, Радима, а более всего меньшого Мечеславку.
Незадолго до этого он вновь вступил в княжескую дружину, а потому прибыл в сопровождении отца Дионисия, так как Владимир, отпуская его, повелел крестить не принявшие еще православия веси, кои на пути встретятся. Что и делали, исполняя указы князя и митрополита Мечеслав и Дионисий, пробираясь по глухим радимичским лесам. Крестили они и половину селян из родного селища Мечеслава, а вместе с ними Красаву, Радима и Мечеслава-меньшого, принявших при крещении имена Анастасии, Ефрема и Михаила, но откликавшихся, к великому огорчению отца Дионисия, на старые, данные им при рождении.
Гремислав креститься отказался, сохраняя веру в старых богов, но отца Дионисия принял хорошо, как и жену Мечеслава Таисию. Приняла ее и Красава. Подолгу вели они беседы друг с другом, часто переходя со славянского языка на греческий, коим овладела Красава, будучи в рабстве.
Назад подались на исходе березозола, когда подул теплячок и селяне выгнали скот полакомиться первой молодой травой. Сопутников на обратном пути прибавилось. По дороге в Киев заехал Мечеслав в стан Торопши и его друзей, для коих вымолил у князя Владимира прощение и уговорил их поступить к нему на службу. Так что до Киева ехали в сопровождении ватажников.
По возвращении Мечеслава ждала радостная весть; Таисия понесла, а значит, в скором времени должен был родиться еще один потомок Гремислава. Добрая весть была не одна, другую привез ему торк, служивший в дружине князя; Аяна была жива. Вскоре Мечеславу представился случай ее навестить – Владимир посылал его на рубеж, чтобы сопроводить в один из острожков отряд чудинов, набранных в земле Новгородской, к ним присоединился и Торопша со своими людьми.
Собираясь в путь, Мечеслав распрощался с Таисией, потрепал по холке верного пса Аргуса, испросил благословения у отца Дионисия, пришедшего пожелать ему доброй дороги. Не знал Мечеслав, что это прощание с монахом будет последним. Не пройдет и года, как отца Дионисия, несущего свет Христовой веры в муромские леса, забьют до смерти язычники.
Теперь же ехал он вместе с Торопшей во главе малой дружины к рубежам, коротая путь разговорами о
