Обыкновенный человек

Дамнянович. Пожалуйста, а то я ничего не могу поделать, только мешаю.

Душан. Не беспокойся! (Уходит.)

IX

Зорка, Дамнянович.

Зорка. Вам сейчас очень весело?

Дамнянович. Мне? Напротив!

Зорка. Но ведь к вам приехал отец?

Дамнянович. Отец? Да, он… приехал. Но мне все же грустно, я не могу быть веселым.

Зорка. А почему?

Дамнянович. В вашем присутствии я не могу быть веселым.

Зорка. В моем?

Дамнянович. Нет, я говорю неправду. Мне очень нравится, когда вы здесь, но все же…

Зорка. Но все же вам больше нравится, когда меня здесь нет. Ну скажите, скажите… Почему вы не договариваете?

Дамнянович. Да нет же, что вы! Как бы я мог говорить о том, чего нет, о том, что является неправдой.

Зорка. Что же тогда означает ваше «но все же»?

Дамнянович. Это означает, что ваше присутствие напоминает мне о моем тяжелом, невыносимом положении.

Зорка. Не понимаю.

Дамнянович. Вообразите себе человека, который должен подавить свое собственное я, должен не договаривать, спорить с самим собой, уступить свои собственные чувства другому, который вообще…

Зорка. Я все еще плохо понимаю…

Дамнянович. Верю вам. И вы меня поймете еще хуже, если я, например, скажу, что этот Дамнянович мне ужасно мешает.

Зорка. Дамнянович?

Дамнянович. Или, может быть, я не совсем точно выразился: я чувствую, что я ему мешаю.

Зорка. Что вы, поверьте, совсем нет. Дамнянович остается моим самым любимым поэтом, а ваше общество мне очень приятно потому, что вы тоже любите стихи Дамняновича.

Дамнянович. Только поэтому?

Зорка. Да… Не могу сказать, что только поэтому, но поймите, это делает ваше общество еще более приятным. (Долго смотрит на него, так как он мрачно опустил голову и замер.) Или, может быть, в душе вы не любите эти стихи, a читаете их со мной только для того, чтобы угодить мне?

Дамнянович. О, как я был бы счастлив читать их с вами всегда! Поверьте, эти стихи – крик моей души, это мои самые лучшие, самые искренние чувства. И поэтому вы можете понять, как меня восхищает, что они нашли отклик в такой прекрасной душе, как ваша.

Зорка. Ну вот, простите, вы снова начали говорить непонятно.

Дамнянович. Разумеется, я и сам вижу и чувствую, что говорю бессмыслицу! И все оно, это мое тяжелое положение, невыносимое положение, из-за которого я вынужден говорить ерунду. Вы сразу поняли бы, если б я мог вам открыто во всем признаться.

Зорка. Признаться? Ну и признайтесь, за чем же дело стало?

Дамнянович. Нельзя, сейчас никак нельзя. Может быть, завтра, или сегодня вечером, или через час, а может быть, через десять минут. Я не знаю, когда, но знаю, что должен покончить с этим невыносимым положением, должен если не ради чего другого, то для того, чтобы сказать вам…

Зорка. Что?

Дамнянович. Подождите! Сейчас я вспомнил, что среди стихов Дамняновича есть одно, которое может… которое… (Быстро перелистывает книгу.) Вот оно, вот. Прочтите, пожалуйста, прочтите! (Дает ей раскрытую книгу, указывая пальцем стихотворение.)

Зорка (читает).

Если б я смел, если б силы имел,
Пред тобой свое сердце раскрыть,
Но я только молчу,
Одного лишь хочу,
Чтобы взгляд мой умел говорить!

Дамнянович. Прочитали?

Зорка. Да!

Дамнянович. Прочтите, пожалуйста, еще раз!

Зорка. А я уже наизусть его знаю.

Дамнянович. Тогда скажите!

Зорка.

Если б я смел, если б силы имел,
Пред тобой свое сердце раскрыть,
Но я только молчу,
Одного лишь хочу,
Чтобы взгляд мой умел говорить!

Дамнянович. О, если бы я мог сказать вам это.

Зорка. А почему вы не можете?