Луи Буссенар
Капитан Сорви-голова
(Капитан Сорви-голова — 3)
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МОЛОКОСОСЫ *
ГЛАВА 1 Смертный приговор. — Бур и его друг, молодой француз. — Отказ приостановить исполнение приговора под миллионный залог. — Осужденный сам роет себе могилу. — Казнь. — Трагическая сцена. — Месть. — Капитан Сорви-голова и погоня за ним
Старший сержант, исполняющий обязанности секретаря военного полевого суда, поднялся. В руке у него клочок бумаги с приговором, который он только что нацарапал. Резким и сухим голосом, отчеканивая каждый слог, он прочитал его осужденному:
— «Совет полка, заседая в качестве военного суда, единогласно приговорил к смертной казни Давида Поттера, виновного в отравлении двадцати пяти лошадей четвертой артиллерийской батареи. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведен в исполнение немедленно».
Пять членов суда в белых касках, с кобурами на поясных ремнях сидят па складных стульях, небрежно придерживая коленями сабли; у них надменный и презрительный вид джентльменов, вынужденных исполнять неприятную и скучную обязанность. Один из них, молодой капитан, даже пробурчал сквозь зубы:
— Бог мой!.. Столько церемоний, чтобы отправить на тот свет какого-то мужика-мошенника, белого дикаря, мятежника, грабителя и убийцу!
Но председатель суда, красивый мужчина в форме полковника гайлендеров Гордона[1], остановив его легким движением руки, обратился к осужденному: — Что можете вы сказать в свое оправдание, Давид Поттер?
Бур, который был на целую голову выше своих конвойных артиллеристов, стоявших по обе его стороны с шашками наголо, лишь презрительно пожал плечами. Потом отвернулся от членов суда и через тройную цепь солдат, выстроившихся с примкнутыми штыками вокруг, судилища, устремил свой ясный взгляд туда, где стояли его неутешные родные.
Там, возле фермы, рыдала, ломая в отчаянии руки, молодая женщина, душераздирающе кричали дети, несчастные родители осужденного грозили завоевателям своими немощными кулаками.
А яркие лучи солнца, словно желая подчеркнуть эту скорбную картину, пробиваясь сквозь причудливую листву акаций и гигантских мимоз, светлыми зайчиками играли на лугу, травяные волны которого уходили в недоступную для глаза даль.
Здесь он жил, любил, страдал и боролся до последнего дня.
На какой-то миг его взор затуманился слезой умиления, но ее тотчас же осушил гнев.
Он выпрямился и, сжав кулаки, хриплым голосом ответил полковнику:
— Вы осудили меня за то, что я защищал свободу и независимость своей родины… Что же! Вы сильнее — убейте меня!
— Мы судьи, а не убийцы! — с негодованием прервал его председатель. — Вы, буры, ведете бесчестную, недостойную цивилизованных людей войну… Война тоже имеет свои законы, и мы судим вас по этим законам.
— А, по-вашему, это честная война, когда десять, пятнадцать, двадцать человек нападают на одного? — вскричал бюргер[2].
— Мы сражаемся с открытым забралом при помощи нашего оружия. И мы не судим тех, кто воюет с нами таким же оружием. А прибегать к яду подло, — продолжая полковник. — Сегодня вы травите лошадей, завтра возьметесь за людей… Это заслуживает сурового наказания.
Бур, не разбиравшийся в таких тонкостях, гневно возразил:
— Я действовал как патриот, который уничтожает все, что служит войне: людей, скот, военные материалы. И вам не удастся втолковать мне; почему убивать людей из ружья почетно, а травить ядом лошадей подло — От этого животного толку не добьешься, — снова процедил капитан, в глубине души смущенный наивной логикой крестьянина.
— Слушание дела закончено! — властно вмешался председатель. — Давид Поттер, приготовьтесь к смерти.
— А я и не прошу пощады. Если бы вы оставили меня в живых, я снова принялся бы за прежнее. Но я буду отомщен!.. Да, жестоко отомщен! Пролейте мою кровь Пусть она льется рекою!.. Кровь мучеников за независимость — это роса, питающая свободу!
Эти слова, произнесенные громовым голосом, бросили в дрожь людей, собравшихся перед фермой. А пораженный ими старший сержант, крякнув, возобновил чтение приговора:
— «Осужденный сам выроет для себя могилу. Приговор будет приведен в исполнение взводом из двенадцати человек. Ружья зарядит сержант. Причем только шесть из них должны быть заряжены боевыми патронами, остальные же — холостыми».
Услыхав этот странный параграф приговора, осужденный разразился смехом, жутко прозвучавшим в такую минуту.
— Ха! Ха! Ха!.. Понимаю… Мне как-то говорили об этом, да я, признаться, не верил! — воскликнул бюргер. — Вы боитесь, как бы солдаты не стали жертвами мести за расстрелянных? И надеетесь такой уловкой отвести от них эту месть? Вы думаете, что если солдат, убивающий патриота, сам не знает, заряжено боевым патроном его ружье или нет, то другие и подавно не узнают?.. Глупцы! Солдатам нечего бояться: моя месть не падет на головы этих невольных соучастников вашего преступления. Она настигнет вас… да, только вас, так называемых судей, истинных и единственных виновников. Вас пятеро, вы сильны и здоровы, за вами английская армия численностью в двести тысяч человек — и все равно месть поразит вас всех пятерых, и вы погибнете злою смертью, потому что я присуждаю вас к ней — я, обреченный на смерть, Председатель встал и бесстрастно произнес:
— Мы судим по праву и совести, и ваши угрозы не трогают нас. По закону вам не дозволяется общение с людьми, но из человеколюбия я разрешаю вам проститься со своим семейством.
По его знаку тройная цепь солдат разомкнулась. Через образовавшийся проход ворвались убитые горем родные осужденного.
Их человек тридцать; впереди жена Давида. Вне себя от горя, она бросается на грудь любимого и верного спутника своей жизни и исступленно сжимает его в объятиях. Она не в силах вымолвить ни слова, убитая неотвратимостью страшной беды.
Возле нее красивый юноша. На нем охотничий костюм отменного покроя, изящество которого, так резко отличавшееся от скромной одежды буров, возбудило любопытство англичан.
Грустная улыбка озарила лицо осужденного при виде юноши.
— Давид!.. Мой хороший, добрый Давид!.. Вот как нам довелось свидеться! — воскликнул молодой человек.
— Вы.? Неужели это вы, мой дорогой мальчик?.. Как я счастлив!.. Видите, они схватили меня — это конец… Не видать мне торжества нашей свободы и независимости.
— Погодите отчаиваться!.. Я попробую поговорить с ними, — произнес юноша.
Он подошел к собиравшимся уже уйти членам военного суда. Сняв шляпу, но не теряя чувства собственного достоинства, он обратился к председателю:
— Умоляю вас, милорд, прикажите отсрочить казнь… Сжальтесь над этой несчастной женщиной, над детьми, над этим человеком, действиями которого руководило лишь благородное чувство патриотизма. Вы сыны великой, сильной нации, будьте же великодушны!
— Мне очень жаль, — ответил полковник, отдавая честь затянутой в перчатку рукой, — но я
