перестрелял лошадей.
Ни одна лошадь не падала сразу. Все они бились, поднимались на дыбы и отскакивали в сторону, обнажая скрывавшихся за ними всадников. Один из пяти оставшихся в живых улан целился в них, стоя на колене. Но Жан успел опередить его, и, пораженный пулей капитана Сорви-голова, он опрокинулся навзничь.
— А теперь только четверо! — торжествовал Фанфан, зажимая рукой сильно кровоточащее ухо.
Вся эта драма длилась не более пяти минут. Уцелевших улан охватил какой-то суеверный страх.
О, если бы у них были кони, как охотно бросились бы они наутек! Но бедным животным досталось сильнее людей: все они были перебиты.
Уланам оставалось только поплотнее прижаться к земле. А кругом — ни ложбинки, ни камня, за которым можно было бы укрыться, лишь кое-где скудные клочья степной травы.
Молокососы же, хотя и уступали уланам в численности, были отлично укрыты от глаз противника.
— Пора кончать! — повторил Сорви-голова. — Нам нельзя терять времени, ведь путешествие только началось. Гром и молния! А как охотно уничтожил бы я целый полк этих проклятых улан!
Сорви-голова прекрасно научился у буров бить врага из засады. Он умел, не обнаруживая себя, следить за всеми действиями противника, мог незаметно для неприятеля изменить позицию или зайти врагу в тыл. Вот и теперь, зарядив свое ружье, он шепнул несколько слов Фанфану, а сам пополз по выбоине.
Уйдя метров на пятьдесят от своего товарища, Жан едва слышно свистнул сквозь зубы.
Фанфан тотчас же насадил на ружье шляпу и, вытянув в сторону руку, приподнял шляпу над выбоиной. Англичане клюнули на эту приманку и принялись нещадно ее обстреливать. Их головы чуть приподнялись над землей. Но для Жана Грандье и этого было достаточно. Паф! Паф!.. — раздались его меткие выстрелы. И тотчас же за ними последовали два других: паф, паф!.. Жан послал их наугад, целясь чуть повыше линии цвета хаки, по которой можно было узнать затянутые в мундиры спины улан. Наступила полная тишина. Потом от земли отделился один (всего один!) объятый смертельным ужасом человек.
— Погибли! Все погибли! — кричал он, размахивая белым платком. — Вы убили всех!.. Я сдаюсь, сдаюсь.
— Откуда он взялся? — удивился Сорви-голова, поднимаясь в свою очередь. — Значит, я все-таки промахнулся… Эй, Фанфан! Поднимайся! Победа за нами!
Улан подходил, шатаясь, растерянный, с обезумевшими от ужаса глазами.
— Руки вверх, молодчик! — скомандовал Сорви-голова Тот поднял дрожащие руки и, заикаясь, пробормотал:
— О нет, я не обману… У меня пропала всякая охота сопротивляться… Прошу только об одном: пощадите!
— Охотно, — ответил Сорви-голова, из обычной своей осторожности не опуская, однако, ружья. Внезапно его осенила мысль.
— Номер вашего полка? — спросил он улана, который дрожал и лязгал от страха зубами.
— Третий уланский, — с трудом ответил солдат.
— В таком случае, вы должны знать майора Колвилла.
— Конечно, я его знаю. Он — помощник командира третьего уланского. Наш полк стоит в Ледисмите, а мой эскадрон был отправлен под Кимберли для разведочной службы.
— Вот что: я отпущу вас на свободу, но с одним условием. Согласны?
— Да, вы только скажите. Исполню все, что потребуете.
— Мое имя Сорви-голова, я — Брейк-нек, капитан Молокососов. Это я взорвал мост на Моддере.
— Я очень много слышал о вас, — произнес улан.
— Вы видели, как я только что расправился с вашим взводом?
— О, это ужасно!.. Вы страшный человек!
— Я напоминаю об этом не из хвастовства, а только для того, чтобы вы повторили мои слова майору Колвиллу. Вы прибавите еще: «Человек, которого вы осудили на идиотскую и варварскую игру «Pigsticking», поклялся убить вас и убьет. Ничто не спасет вас от его мести». А теперь можете идти: вы свободны!
Хорошо вымуштрованный солдат отдал по-военному честь, поблагодарил и поплелся прочь, пошатываясь, точно пьяный, или как человек, одержимый каким-то кошмаром.
— И передайте вашим привет! — крикнул ему вдогонку Фанфан. — А теперь займемся каталками, — добавил он, обращаясь к Жану.
На первый взгляд, велосипед производит впечатление необычайно хрупкой машины, в действительности же он обладает большой прочностью. Когда смотришь на изогнутые под различными углами эмалированные трубочки, из которых построен его корпус, на колеса с тонкими, как лапки паука, спицами, так и кажется, что среднего веса тяжесть, самый незначительный удар могут разладить весь этот механизм. А между тем он не гнется даже под тяжестью толстяка весом в сто килограммов и может устоять против сильнейших ударов, что и подтвердилось на примере велосипедов, выбранных Молокососами.
После внимательного осмотра сорванцы убедились, что в рамах их велосипедов нет даже намека на искривление, и собрались катить дальше, но тут Фанфан, с одной ногой уже на педали, задержался и, окинув взором ужасное нагромождение человеческих трупов и мертвых лошадей, печально произнес:
— Пока защищаешь свою шкуру, все тебе нипочем — знай себе колотишь, будто издеваешься над смертью. Потасовка так и подсыпает тебе пороху в кровь… А кончилась битва, прошла опасность, да как поглядишь вот на такую кучу Маккавеев[90] которые всего пять минут назад были цветущими парнями, невольно подумаешь: «До чего же это грязная штука — война!»
— Да, но война за независимость священна, — задумчиво произнес Сорви-голова. — На нас напали, и нам вдвоем пришлось защищаться против двенадцати человек. Моя совесть спокойна, и я не жалею о случившемся.
— Я понимаю: лучше самому убить дьявола, чем дать ему укокошить себя, — согласился Фанфан. — И, уж конечно, я предпочитаю стоять на земле, чем лежать в ней, да еще вечно. Но все-таки, что бы ты там ни говорил, а война — грязная штука… Едем, однако, завтракать.
Оба товарища снова оседлали велосипеды и через, десять минут уже въезжали в Якобсдаль.
Якобсдаль — это большое село или, если хотите, маленький городок.
Сорви-голова и Фанфан вошли в лавку, позади которой было пристроено что-то вроде таверны, и потребовали завтрак. Им подали яйца, две копченые селедки, лук, яблоки ранет, бутылку эля и буханку черствого хлеба.
Изголодавшийся Фанфан забыл все треволнения и ужасы войны и, широко раздувая ноздри, жадно вдыхал запах съестного, словно сказочный людоед, учуявший где-то человечий дух.
— Копченая селедка, как, впрочем, и ящерица, — друг человека, — глубокомысленно произнес он.
Фанфан надрезал селедки в длину, отделил головки, положил на блюдо, потом очистил и нарубил мелко лук, снял кожуру с яблок, нарезал их ломтиками, перемешал все и, обильно полив эту мешанину маслом и уксусом, принялся поглощать свое невообразимое кушанье.
— Ты попробуй только, хозяин, — сказал он, набив полон рот. — Пища богов!
Но Жану эта кулинария внушала мало доверия, он приналег на яйца.
Через четверть часа оба друга, расплатившись с хозяином таверны, катили в Блумфонтейн по тропинке, называвшейся громким словом «дорога».
ГЛАВА 6 Бешеная езда. — В поезде. — Поезд подорван! — Отчаянные усилия. — Под огнем. — Сорви-голова и Жубер. — Пробито легкое. — Доктор Тромп. — Черный, но не негр. — О том, как «выкручивался» Фанфан
Дорога была довольно прямая, но скверная, если вообще можно назвать дорогой путь, проложенный повозками.
