энергии, ни малейшей силы воли. Близость физических страданий до такой степени подавляет его, что без всякого возражения он грузно валится на землю с отяжелевшим телом, бессмысленным взглядом и лицом, искаженным безумным ужасом.
– Он даже не почувствует ударов батогов! – прошептал про себя Диего и задумался.
Между тем Геркулес после нескольких минут мучительного ожидания вдруг чувствует, что к нему вернулась способность говорить, и начинает молить негра о пощаде.
– Ну, уж так и быть, – отзывается, наконец, бесчеловечный мучитель, – я избавлю тебя от батогов!
– Благодарю тебя, вождь, – продолжает несчастный плаксивым голосом обиженного ребенка, – прости меня совсем… не наказывай меня, – и у тебя не будет более верного слуги, чем я… Пощади меня, молю тебя, пощади! Прикажи меня отвязать!
– Хорошо, согласен… Пусть твои друзья освободят тебя от твоих уз! Эй, старик, если ты можешь еще держаться на ногах, возьми тесак и освободи своего друга!
Луш, недоумевая при виде неожиданного великодушия, по меньшей мере странного в таком человеке, как этот негр, тем не менее берет из рук одного из негров тесак и принимается перерезать им веревки, связывавшие руки Геркулеса.
– Что ты там делаешь? – спрашивает его Диего.
– Отвязываю руку этого парня!
– Да разве я так велел тебе это сделать?
– Как же иначе?! .
– Как ты плохо соображаешь, старик! Я хочу, чтобы эти прекрасные веревки остались целы!
– Но в таком случае… пришлось бы…
– Что?
– Отрубить… отсечь… саму руку!
– Ну, так что же? Отсеки или отрежь для начала одну руку, иного средства освободить веревки я не вижу? ..
– Да это невозможно, вождь! Вы, конечно, изволите шутить… искалечить так товарища! ..
– Даю тебе время сказать «сейчас»! А если ты еще будешь колебаться, то я прикажу тебя смазать медом и посадить на солнце, на закуску мухам и мошкаре!
– Так значит, все-таки надо! .. Но у меня духа не хватает… рука не подымается!
– Ну же, негодяй, поторапливайся! Ведь не за такие же безделицы уголовный суд сослал тебя на Кайену!
Тогда Луш, совершенно истощенный только что вынесенной пыткой, ухватил покрепче свой тесак и приблизился к своему товарищу, принявшемуся реветь, как резаная свинья.
– Бедняга, – пробормотал, запинаясь и глотая слезы, дрожащим голосом старик. – Что поделаешь? Надо покориться! .. Все равно, не я, так другой это сделает… Там у нас на каторге тоже никто не винил палача… Таков приговор, сам понимаешь! Если откажусь я, другой сделает то же, а я лишусь своей шкуры!
– Ну, что же! Я жду! – грозно крикнул Диего.
Луш с трудом наклонился, схватил руку Геркулеса и принялся пилить ее своим тесаком, который был недостаточно острый и плохо резал.
Рев и вой несчастного были так ужасны, так душераздирающи, что многие из зрителей не в состоянии были вынести этого зрелища.
Но Диего, веселый и довольный, с разгоревшимися глазами и вздернутой вверх губой, словно тигр, почуявший запах крови, окинул толпу свирепым взглядом, заставившим сразу замолкнуть в сердцах зрителей всякое чувство сострадания к несчастному.
Наконец, Луш отделил в локте отрубленную руку товарища.
– Прекрасно! – одобрил Диего, – сработано на совесть, старина! Теперь за тобой очередь, Красняк! Возьми тесак и ампутируй ему какую-нибудь ногу!
– Рад стараться, господин! – отзывается негодяй. – Я не стану кочевряжиться… всяк за себя… такова наша жизнь… Раз… и два! .. Готово… Прикажете еще? – добавил он, отсекши одну ногу с удивительной ловкостью и проворством.
– Нет, довольно! Теперь очередь за Кривым. Я хочу, чтобы все вы приложили руку к этому делу… Эй, да этот детина потерял сознание… ну да впрочем у нас нет времени приводить его в чувство! ..
– По крайней мере, отбиваться не будет, – говорит Кривой, желая щегольнуть перед негром таким же цинизмом, как и его товарищ. – Бедняга, когда я работал на бойне, то мне не раз приходилось иметь дело с быками, не столь здоровыми, как ты… но вот и готово! .. Вот что значит мы! Теперь чья очередь? – спрашивает он, отдавая тесак, обагренный кровью от конца до рукоятки.
– Твоя! – повелительно говорит Диего одному из мулатов.
С минуту этот человек смотрит на страшно искалеченное тело Геркулеса, не скрывая своего ужаса и отвращения при виде отрубленных конечностей, из которых длинными струйками течет кровь, красная и пенистая, затем, собрав все свои силы, вдруг бросается на Диего с занесенным наотмашь тесаком, громко крича:
– Негодяй, ты не будешь больше рубить людей! Изверг!
Порыв этот настолько неожидан, движение так быстро и решительно и так неудержимо, что Диего, захваченный врасплох, не успевает даже защититься. Тяжелое лезвие тесака с силой, удвоенной отчаянием и бешенством, готово врезаться в шею жестокого мучителя, который сознает, что на этот раз он погиб. Он
