предметами, которые составляли меблировку Конюшен: удобными мягкими диванчиками и креслами и небольшими столиками, уставленными кувшинами с напитками и блюдами с закуской. На отдельных более высоких столиках в плетеных вазах лежали всевозможные фрукты, часть из которых была неизвестна принцу.
Но больше всего его поразили сами рабы — множество прекрасно сложенных молодых мужчин и женщин с вытатуированными знаками Пентангля на правой руке, единственной одеждой которых были лишь узкие набедренные повязки. Похоже, они нисколько не были озабочены своим положением. Все окружающее предназначалось для них, и они вовсю пользовались этим, предаваясь праздному времяпрепровождению. Ни один из них даже не взглянул в сторону вошедших.
Неподалеку от Тристана на разбросанных по полу подушках вокруг устройства, видеть которого ему до сих пор не доводилось, лениво возлежали несколько мужчин. Устройство это имело вид большой прозрачной чаши, от него отходили вверх стеклянные трубки, разветвляясь на множество более мелких трубочек из мягкого материала. Время от времени один из лежавших рабов брал такую трубочку, вставлял в рот и делал глубокий вдох. Насколько принц знал, в Евтракии не существовало такого обычая. Он вопросительно взглянул на карлика.
— В центральной чаше находятся цветы какого-то растения, культивируемого волшебницами, и каждого нового раба заставляют вдыхать их запах. В результате он становится бездумно счастливым, — объяснил Гелдон. — У многих возникает пагубное пристрастие к этому запаху, и ими становится легче управлять. Но в конечном итоге вдыхание его приводит к безумию, а затем и смерти. Вот почему Конюшни требуют постоянного пополнения.
Тристан не успел произнести ни слова в ответ, как заметил выражение крайней озабоченности на лице мага. Он шагнул к Вигу, но тот странно замедленным движением оттолкнул его, поднял руки и встал перед спутниками, заслоняя их своим телом. Внезапно принц увидел летящий в их сторону голубой, стремительно увеличивающийся в размерах шар. Миг — и он оказался над их головами, ослепляя своим светом и оглушая грохотом. В голове Тристана вспыхнула резкая боль — и все поглотил мрак.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Тристан очнулся, дрожа от холода и тяжело дыша. Вокруг не было ничего, кроме призрачного тумана и неясной тьмы. Казалось, принц парит в воздухе, и какая-то неведомая сила слегка разворачивает его тело то вправо, то влево.
«Может, это и есть смерть? — подумал он. — Вечность?»
— Тристан! — откуда-то из мрака воззвал к нему мужской, смутно знакомый голос. Принц напряг зрение, но по-прежнему ничего не увидел. — Тристан!
Медленно обретая форму, перед ним возникла фигура человека.
Это был его отец.
Принц захотел броситься к нему, но не смог сдвинуться с места. Чем больше он старался, тем сильнее чувствовал, что скован непонятной силой.
— Не пытайся приблизиться ко мне, сын мой. — В голосе короля Николаса слышались хорошо знакомые властные нотки. — Это невозможно. Я мертв, а ты жив, и эту черту тебе пересекать не позволено.
На глазах Тристана выступили слезы.
— Я сплю? — спросил он.
— Нет, — ответил Николас.
Отец стоял перед сыном, облаченный в светло-голубое одеяние, которое было на нем в день церемонии отречения.
— Где мы, отец? — услышал принц собственный голос, эхом отдавшийся в пустоте.
— Это не имеет значения, — ответил Николас. — Важно другое: то, что я, может быть, в последний раз могу поговорить с тобой. Помни, мы все — и я, и твоя мать, и Фредерик, и маги Синклита — любим тебя.
По щекам Тристана струились слезы.
— Пожалуйста, прости меня, отец…
Ощущая за спиной становящуюся все более невыносимой тяжесть дреггана, он, не сдерживаясь, дал волю слезам. Сердце Тристана разрывалось от нестерпимой боли.
— У тебя не было выбора, — мягко произнес король, не сводя любящего взгляда с сына. — И ведь я сам, вспомни, просил тебя об этом. Но я здесь не для того, чтобы обсуждать этот момент.
Николас приблизился к принцу почти вплотную и некоторое время внимательно разглядывал медальон, висящий на груди сына.
— Я пришел сказать вот о чем. Ты должен сделать все, что в твоих силах, чтобы спасти сестру — и вместе с ней наш мир. — Он помолчал, все еще глядя на медальон, как будто вспоминая то, что было связано с ним. — В тебе и в ней будущее Евтракии, единственная ее надежда. Ты, и только ты, должен стать правителем нашей страны, ты, и только ты, должен освободить Шайлиху от наваждения и увезти домой, в Евтракию, где она станет в мире и покое растить свое дитя.
Образ короля начал тускнеть, и принц понял, что очень скоро отец уйдет уже навсегда.
— А теперь усни, сын мой. — До боли знакомый голос становился все тише. Спи и набирайся сил, чтобы, проснувшись, ты смог выполнить свое предназначение.
Произнеся эти слова, король Николас исчез.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
«Клянусь действовать и даже мыслить только в соответствии со своими принципами: материальные блага — ничто, если речь идет о чести и долге. Клянусь защищать Парагон, чего бы это ни стоило. Клянусь поднимать руку на человеческую жизнь только в целях самозащиты и лишь после того, как предупрежу противника. Клянусь всегда править с мудростью и состраданием».
Эти слова возникли словно сами собой. Произносивший их голос был похож на его собственный, но смысл сказанного ускользал от Тристана. Он знал лишь, что уже где-то слышал эти слова и они чрезвычайно важны для него.
Снова возникло ощущение, будто тело медленно поворачивается в воздухе. Сознание начало проясняться, и вместе с нахлынувшей болью принц вспомнил, что эти слова были клятвой правящего монарха Евтракии.
Казалось, болела каждая частичка тела, набухшие веки слипались. Несмотря на это, Тристан медленно начал осознавать свое положение. Он, словно муха, спеленатая паутиной, был со всех сторон окружен металлическими прутьями узкой клетки, которая, слегка покачиваясь, висела в воздухе. Спина ощущала тяжесть колчана с ножами и дреггана, и принц едва не взвыл от ярости, когда понял, что воспользоваться ими не было никакой возможности: он мог шевелить только пальцами. Капли холодного пота выступили на лбу Тристана и поползли по щекам, шее и ниже, вызывая неприятное ощущение обреченности.
Превозмогая боль, он открыл глаза и увидел женщину с черными, подернутыми сединой волосами, в роскошном красном платье с вышитым на груди золотым знаком Пентангля. С ее шеи на золотой цепи свисал Парагон.
«Это наверняка Фейли». — Принц содрогнулся, поняв, что находится в полной ее власти.
Волшебница стояла перед белым мраморным алтарем и разглядывала Тристана с таким видом, словно он был существом из другого мира. Она была ничуть не менее прекрасна, чем Сакку, хотя и на свой лад. Однако в ее блестящих карих глаза можно было заметить легкий, едва заметный отблеск безумия. Принц вспомнил ночь, проведенную в древесном доме Фегана, и предостережение увечного мага. «Ты собственными глазами убедился, что они способны творить неизмеримое зло. Но, хоть ты и Избранный, хочу предостеречь тебя от ошибки. Что бы там ни творила Сакку, она ничто по сравнению с Фейли».
Взгляд Тристана окончательно прояснился, и теперь он смог увидеть и двух других волшебниц, стоявших поодаль, и убранство всего огромного помещения с выложенным во весь пол символом Шабаша. Шею стройной, рыжеволосой и голубоглазой волшебницы украшал изумрудный кулон в форме Пентангля. По плечам той, что стояла рядом с ней, рассыпались длинные белокурые локоны, и она, не сводя глаз с принца, поигрывала одним из них. Обе они, как и первая госпожа Шабаша, были одеты в красные платья. Не имея возможности обернуться, Тристан не знал, что находится у него за спиной, и это создавало еще большее ощущение собственной уязвимости.
— Ну вот, наконец-то и петушок в курятнике! — услышал он смутно знакомый женский голос; несмотря
