великолепного витража, сверкавшего в лучах утреннего солнца словно клад драгоценных камней. — Удивительно, не правда ли?
— Да, маэстро.
Старший повар показал на стеклянные фигуры святых в сапфировых и аметистовых одеяниях.
— Чтобы получить синий цвет, добавляют кобальт, фиолетовый — марганец, красный — медь.
— Да. — Я не понимал, куда он клонит.
Синьор Ферреро снова показал на витраж:
— Святые и непорочные девы — вот и все, что позволительно. Какая трата человеческого таланта, — понизил он голос. — Во Франции обнаружены древние пещерные рисунки. Всего несколькими мазками и очень немногими красками они передают красоту и ужас природы. Линии настолько плавные, что кажется, будто они двигаются. Эти рисунки являются вехой рождения искусства, но очень немногим известно… — Он огляделся и кашлянул. — Довольно. Оставим это до другого раза. — И двинулся дальше, отбросив ногой пустую бутылку из-под вина и объеденный инжир. Я поплелся следом. — Таким образом, песок превращается в стекло, а если добавить к нему минералы, приобретает цвет. Ты бы назвал это алхимией? — Он предложил мне еще винограда.
Я взял ягоды, и меня осенило: вот он о чем!
— Алхимия и составляет тайну книги?
— Ты хочешь, чтобы было именно так?
— Что? Я не знаю… Мне все равно.
Я ел виноград и вспоминал Старину Рикарди, упомянувшего про формулу, при помощи которой можно получать бронзу.
— Почему не золото? — спросил я. — Алхимия вообще возможна или нет?
— Многие блестящие умы время от времени обращаются к алхимии.
— Вы хотите сказать…
— Что ты знаешь о книге, Лучано? — остановился старший повар и в упор посмотрел на меня.
Я почесал шею, чтобы выиграть пару минут, а мой мозг в это время лихорадочно работал в поисках правильного ответа. Я хотел в свою очередь спросить: «А вы что о ней знаете?» — но вместо этого сказал:
— Дож и Ландуччи хотят овладеть ею по разным причинам. Но ни тот ни другой как будто не знают, что в ней содержится. Я слышал разговоры об алхимии и об эликсире бессмертия…
Синьор Ферреро откинул голову и от души рассмеялся, продемонстрировав нижние зубы.
— Эликсир! Как они ошибаются! Что еще?
Я постарался, чтобы мой голос не дрогнул.
— Любовное зелье.
— Чушь!
Черт побери! Теперь он лжет! Я пытался сохранить бесстрастное лицо.
— Но, наставник, мне кажется, секрет любовного зелья некоторым все же известен. И я считаю, что он может быть очень полезным.
— Вот как?
От моего беспристрастия не осталось и следа, и я с жаром продолжил:
— Я рассказывал вам о Франческе. Она живет в монастыре, и я совершенно теряюсь в ее присутствии. Требуется чудо, чтобы ее завоевать.
— Боже, Лучано. Она же монахиня. Это глупо.
Мои глаза налились слезами, и я быстро заморгал.
— Пожалуйста, наставник, не смейтесь надо мной. Я терзаюсь жаждой, а она словно морская вода. Чем больше я на нее смотрю, тем больше желаю. Схожу от нее с ума. Она — светоч моей жизни.
Старший повар причмокнул и внимательно на меня посмотрел.
— Я сочувствую твоим страданиям, но ты ошибаешься. Светоч твоей жизни в тебе самом.
— Как это?
— Хватит! — пронзил он меня суровым взглядом. — Вернемся к книге. Что еще ты о ней слышал?
Я решил попытаться выяснить смысл слов, которые так много значили для Ландуччи.
— Слышал что-то о тайных Евангелиях.
— Так. Что о них?
— Ничего особенного. Только то, что Ландуччи хочет использовать их против Рима.
— Ты считаешь, что это «ничего особенного»? — Синьор Ферреро провел ладонью по волосам. — Ты в своем уме?
— Наставник, что такое Евангелие?
Он удивленно улыбнулся.
— Ну конечно, откуда тебе знать про Евангелия.
Я вздрогнул, услышав, с каким особым нажимом он произнес слово «тебе». «Откуда тебе знать…» Конечно, всем известно, что такое Евангелия. Всем, кроме глупца Лучано. Я выставил вперед подбородок, показывая, насколько возмущен, но старший повар этого, казалось, не заметил.
— Я расскажу тебе о Евангелиях, — пообещал он. — Только не повторяй услышанное всем и каждому. Могу я рассчитывать на твою скромность?
— Да. — Изворотливость долгое время была образом моей жизни. — Я умею хранить секреты.
— Договорились. Однажды ты меня спросил, почему я интересуюсь тем, что написали уже умершие люди. Когда-нибудь я научу тебя читать и ты все поймешь. А пока скажу, что некоторые из этих текстов — Евангелия, рассказы о жизни Иисуса. Ты, разумеется, знаешь, кто такой Иисус.
— Да, маэстро. Все знают, Иисус — это Бог.
— Чушь. Иисус — учитель.
Я не был силен в теологии, но это звучало как ересь.
— Разве не Бог?
Старший повар вздохнул.
— Считается, что один Бог существует в трех лицах или три Бога в одном — в зависимости от того, кому ты задашь вопрос, — закатил он глаза. — Что за сказка! Бог устроил так, чтобы пытали и убили его сына, который является им самим. И все это для того, чтобы были прощены еще не совершенные грехи. В этом нет никакого смысла. Если милосердный Бог намерен простить, почему бы просто не сделать этого? Я тебе отвечу: в такой ситуации недостаточно драматизма. Ни крови, ни патетики — преснятина. Но человеческая искупительная жертва за грехи — привлекательная идея, заимствованная из язычества. Простая и трогательная. Действовала безотказно с давних времен.
На меня сразу выплеснули слишком много информации.
— Я не понимаю, как три бога могут находиться в одном? — спросил я.
— И не поймешь. Никто не понимает. Церковь утверждает, будто это истина, которую следует принять без раздумий. Вопросы совершенно излишни.
Я почесал затылок.
— Лучано, сосредоточься. — Синьор Ферреро отделил от грозди ягоду и положил на ладонь. — Это виноградина, так? Гладкая снаружи, сочная внутри.
— Да.
Другой рукой он выудил из кармана изюмину и положил рядом с виноградом.
— А это изюм. Сморщенный и высохший. — Да.
— Как песок превращается в стекло, виноград высыхает и становится изюмом.
— Словно по волшебству.
— Нет, — предостерегающе посмотрел на меня старший повар. — Это естественный процесс. Возьми горсть песка, виноградину или Евангелие, что-нибудь добавь или отними, подвергни влиянию времени или человеческому вмешательству — и изменения неизбежны. — Он съел и виноград, и изюм и, судя по виду, остался собой доволен.
— Вы хотите сказать, что Евангелия кто-то менял? — уточнил я.
— Да. — Синьор Ферреро выковырял из зубов кусочек изюмины. — За них дрались, их копировали и переписывали переводили на другие языки и при этом допускали ошибки. Madredi Dio, я бы не удивился,
