Местами джунгли прерывались маленьким оазисом, где виднелась деревушка, жалкое собрание соломенных шалашей, между которыми бродило несколько худеньких ребят, окруженных еще более худыми и истощенными домашними животными. Буйволы шлепали по грязи около хижин и при появлении путников убегали, держа хвост трубой, пыхтя и грозя слону своими рогами. Добрый Рама не обращал на них никакого внимания; правду сказать, он не обращал внимания и на то, где можно и где нельзя идти. Рама бежал по тощим плантациям, совершенно уничтожая их своими огромными ногами, топтал поля, засеянные хлопчатником, индиго, коноплей, маком или сахарным тростником! Он с удовольствием кидался в тенистые болота, которые особенно удобны для возделывания риса, оставлял возбуждающий горестные чувства след на правильно расположенных возделанных квадратиках земли, размежеванных между собою и чередующихся с косогорами. Он без малейшего стыда вырывал пучки рисовых стеблей темно-зеленого цвета и жевал их с видимым удовольствием. Что делать, ведь надо жить! Слон, более счастливый, чем его хозяева, чьи запасы уже истощились, питался за счет того, на кого обыкновенно падает вся тяжесть войн, вторжений или простого грабительства: за счет мужика.
Едущим было трудно разговаривать, так им было тесно, жарко и неудобно. Однако провансальский акцент Мария время от времени раздавался в этой душной атмосфере, внося некоторое оживление в это молчаливое бегство, полное страха и тоски, несмотря на испытанное мужество каждого.
— Ах, капитан, право жаль…
— Ну, говори, Марий! — сказал Пеннилес, которого всегда забавляли выходки боцмана.
— Я вот что думаю; если бы мадемуазель Фрикетта была с нами!
— Правда, Марий, — вставила миссис Клавдия, — нам действительно без нее очень скучно. Что-то она теперь делает?
— Она наверное теперь в Париже, у своих родителей и ожидает окончания войны за Кубу, чтоб выйти замуж за своего жениха, который приходится ей двоюродным братом, за капитана Робера. Ей будет досадно, что она не поехала с нами вокруг света, когда мы ее приглашали. А ей ведь очень хотелось прокатиться на «Пеннилесе», на котором с нами случилось, при высадке на Кубу, одно памятное событие… когда нас спасал другой «Пеннилес» — воздушный шар, «корабль» в воздухе. Вся беда в том, что она боялась огорчить своих родителей… маменька так ее уговаривала, что дочка, наконец, осталась… А потом, она находила, что путешествие будет «однообразно». Хорошо «однообразно»! Возня с крокодилами, ваш арест… черные платки тугов… убийства… встреча с этими прекрасными детьми… Если я все это расскажу, то все скажут, что я сочиняю, мелю чепуху! Ах, мадемуазель Фрикетта, как бы вам было весело, если б вы были с нами!
Все посмеялись этому потоку слов, который, несмотря на свою фантастическую форму, живо напомнил всем дорогую Фрикетту.
Скачка продолжалась все с той же быстротой, и едущие чувствовали сильное изнеможение. Волей- неволей пришлось остановиться невдалеке от деревни… Наступала ночь, и дальнейшее бегство было невозможно. Кроме того, у беглецов не было никаких жизненных припасов: ни пищи, ни питья. Капитан велел сделать остановку и вылез со своими спутниками, а факир и вожак Шиндиа, оставшийся без дела после смерти животного, отправились на поиски провизии.
К общему удивлению, Патрик и Мэри, несмотря на волнение и истощение, причиненное им крушением поезда, перенесли эту бешеную скачку без малейших жалоб. Бедные дети истощили свои последние силы, последнюю энергию в борьбе с усталостью, и их физические страдания еще усиливались от нравственных огорчений. Мэри, щеки которой сильно горели, имела нездоровый вид. Она едва держалась на ногах и, видимо, была очень слаба. Марий и Джонни развернули камбоджские матрацы, и молодая девушка тяжело упала на один их них, совсем ослабевшая. Миссис Клавдия села рядом с ней, приподняла ее пылавшую голову и тихонько, с нежностью старшей сестры утешала ее. Затем выдавила сок из лимона, держа его над губами девочки, которая прошептала: «благодарю! » и принялась много и быстро говорить, как в лихорадке.
Капитан, с своей стороны, ухаживал за Патриком и старался его ободрить, как только мог. Мальчик, полный благодарности, ласково отвечал ему; но тем не менее, у него по щекам катились слезы.
— Вы, верно, подумаете, что я очень глуп, — сказал он прерывающимся голосом… — Я все потерял, что только можно в жизни потерять, и страдал, как только можно страдать, а между тем у меня еще остается довольно слез, чтоб оплакивать мою собачку, моего бедного Боба, нашего последнего верного друга! Он был с нами на поезде и наверно погиб под обломками!
— Мое милое дитя, все это нисколько не глупо и даже не смешно! — ответил капитан, тронутый таким добросердечием. — Я и сам очень люблю животных! — прибавил он.
Марий вмешался в свою очередь.
— Вы любите свою собачку, как настоящий моряк, мой молодой друг. Ну, так я вам скажу: я плакал, как теленок, о смерти Браво, собачки маленького Пабло, сиротки на Кубе!
Патрик, который хорошо говорил по-французски, понял все, несмотря на акцент и на морские выражения, и с этого же момента почувствовал искреннюю привязанность к провансальскому матросу. Его холодная английская сдержанность растаяла при выражении горячих чувств, выраженных по поводу гибели верного друга.
— А потом, кто знает? Ведь он может быть еще найдется? — продолжал важно рассуждать Марий.
— Ах, да, дай Бог, чтоб он нашелся! — сказал мальчик, полный надежды.
До сих пор Патрик едва успел рассмотреть своих неизвестных друзей. Хотя они с непринужденностью носили свой восточный костюм, он очень скоро догадался, что они не были индусами. Однако же их произношение ясно показывало, что они не были подданными ее величества императрицы. Должно быть, это были иностранцы, добрые, смелые, отважные. И его молодое сердечко, жестоко пораженное всеми случившимися с ним несчастиями, столь упорными и частыми, теперь раскрывалось для благодарности и симпатии. Один только факир, которого с первого взгляда легко было признать за чистокровного индуса, внушал ему отвращение, смешанное с ужасом.
Индус был с ним очень вежлив, но холоден. С своей стороны, он старался избегать не только ближайшего соприкосновения с братом и сестрой, но даже взгляда на них. Он заметно стеснялся и нехорошо чувствовал себя в их присутствии, несмотря на то, что помогал их спасти. Между детьми майора и этой таинственной личностью существовала какая-то тайная антипатия, которую они никак не могли побороть. Но это было только внутреннее ощущение, которого не замечали ни капитан, ни его жена, ни матросы.
Патрик, побежденный приятной, полной собственного достоинства внешностью и добротой капитана, чувствуя симпатию и к добродушному Марию, рассказал им в кратких словах про свою жизнь с сестрой, про свои несчастия, нужду и надежды. Он говорил им все без утайки, как старым друзьям.
