— Этот сон не только не вреден, но даже очень полезен ей… Что же касается того, когда ее разбудить, то лучше разбудите ее сами, когда я уйду. Не говорите ей ничего, не делайте никакого намека на то, что произошло, и она сама скоро забудет обо всем.
Он собирался было уйти, но потом, вспомнив что-то, сказал Мэри своим повелительным тоном, выражающим вполне непреклонную волю:
— Когда графиня прикажет вам заснуть, вы немедленно заснете… я так хочу! И вы будете слушаться ее, как меня; но только ее одну! Вы должны противиться всякому постороннему внушению. Я так хочу!
— Я повинуюсь! — тихо сказала Мэри.
При этих словах факир скромно удалился, оставив в комнате капитана, графиню и молодую девушку. Оба супруга некоторое время смотрели на нее с нежным любопытством, удивляясь, что она смотрит открытыми глазами, но не видит их. Наконец, графиня прошептала голосом, тихим, как дыхание, едва выговаривая слова:
— Милая Мэри, проснитесь!
Пеннилес скорей угадал это, чем услышал.
Тотчас же веки Мэри задрожали, ее глаза, мутные, без взгляда, оживились, стали выразительными, и молодая девушка как-то вдруг, без всякого перехода, очутилась в прежнем своем бодром состоянии.
Эта перемена была внезапна, как мысль. Как приказал факир, молодая девушка ничего не помнила, не помнила даже того, что она спала. Единственное, что она помнила, так это то, что факир появлялся в комнате, где она находилась вместе с обоими супругами. С ней, конечно, ни о чем не говорили, и день прошел без особенных событий. Можно себе представить, с каким нетерпением миссис Клавдия ожидала исполнения обещаний факира. За несколько минут до девяти часов Мэри обнаружила непреодолимое желание заснуть. Против обыкновения, она не чувствовала смутного ужаса при приближении ночи, обыкновенно вызывавшей в ней столько мрачных видений. Она была спокойна и не обнаруживала никакого волнения, какое прежде бывало у нее перед ночным кошмаром.
Когда пробило девять часов, она уснула сном младенца. Графиня, наблюдавшая за ней, не верила своим глазам. Этот мирный сон не нарушался ни шумом шагов молодой женщины, ходившей взад и вперед по комнате, ни стуком дверей, которые открывались и закрывались. Перед восходом солнца, в те минуты, когда обыкновенно чуть начинает брезжить свет, молодая девушка зашевелилась, как будто начиная просыпаться. Два хохлатых бульбуля, приютившиеся в густой листве одного растения, сыпали свои трели, чудно звучавшие в тишине прозрачной, уже розовевшей ночи. Мэри, казалось, полусознательно слушала их сквозь сон и тихо улыбалась. Когда первый солнечный луч начал золотить верхушку возвышающегося над деревьями минарета, молодая девушка вздохнула, открыла глаза и проснулась, сияя радостью. Она увидела миссис Клавдию, которая подошла к постели в ожидании ее пробуждения.
— Ну, Мэри? — спросила она нежно, коснувшись губами ее лба.
— О, какой чудный сон! Какая прелестная ночь! — ответила Мэри. — Я себя больше не узнаю! Если б всегда так было!
— Да, дитя мое, это всегда так будет, я могу вас в этом уверить. А теперь, если хотите, встаньте и отдохните на свободе или, еще лучше, воспользуйтесь утренними часами, чтоб осуществить наш проект.
Проект заключался в том, что дети должны были написать майору Ленноксу о последних горестных событиях. Детям до сих пор не было никакой возможности написать отцу, который со своим полком стоял на англоафганской границе. С другой стороны, Мэри, страдая нервным возбуждением, усилившимся после лихорадки джунглей, не могла вспомнить об ужасных событиях, не подвергаясь сильному нервному припадку. В этот день ее горе перестало быть таким жгучим, она чувствовала себя гораздо спокойнее и достаточно набралась сил, чтоб вместе с братом приняться за письмо.
Оставшись вдвоем, дети долго изливали свою душу, описали свое бедственное положение, рассказали, что непременно погибли бы, если б граф Солиньяк, его жена и спутники не подали бы им своевременной помощи. Они пролили много слез, описывая эти за душу хватающие подробности. Наконец письмо было окончено, и Патрик, по совету капитана, приписал:
Теперь оставалось найти верного человека, который взялся бы доставить письмо в ближайшую почтовую контору. Факир предложил поручить это вожаку умершего слона Шиндиа. Это был умный, развязный, хитрый бенгалец, обладавший большой физической силой, выносливостью и притом испытанной честности; факир отвечал за него, как за самого себя. Ему поручили письмо, приказав отнести его в Шерготти, местечко, находившееся недалеко от большого города Гайа. В этом случае письмо могло пройти даже без контроля, так как английское правительство разрешало свободную корреспонденцию своим войскам.
Вожак, хорошо вооруженный, тронулся в путь на следующее утро, обещав поторопиться и выполнить поручение. Его отсутствие должно было продолжаться десять дней.
Только после этого бедные дети Патрик и Мэри почувствовали некоторое успокоение при мысли, что их отец скоро получит от них известие. Эта нить, которою они так дорожили и которая связывала их с любимым отцом, наконец, опять завязалась! Теперь им оставалось только выждать благоприятную минуту, чтоб присоединиться к действующему корпусу или, по крайней мере, достигнуть Пешавара, главной квартиры, от которой шотландский полк Гордона, вероятно, был недалеко.
Неделя прошла среди глубокой тишины, которую не смущал никакой шум.
К Мэри вернулся ее спокойный детский сон. Итак, ее выздоровление было полное. Миссис Клавдии, Пеннилесу, Марию и Джонни, привыкшим к большим путешествиям по белу свету, начинало становиться слишком тесно в гостеприимной пагоде, и они смутно вздыхали по новым приключениям. Но факир, все еще боявшийся нападений извне, не мог решиться выпустить их из монастыря. Он выслал на разведку доверенных людей и ждал их возвращения, чтоб прийти к какому-нибудь окончательному решению. Тут-то случилось одно незначительное событие, повлекшее за собой роковые и неожиданные последствия.
