состоянии молодая девушка не узнала знакомых предметов, украшавших ее комнату.
Горящая лампа освещала мрачные стены, лишенные тех ярких обоев, которые так любят жители Востока.
Фрикетта подумала: «Я в бреду! Ужасные сцены подействовали на мой рассудок!»
Она стала двигаться, потягиваться и даже ущипнула себя, чтобы убедиться, что она не спит, потом вдруг вскрикнула от удивления и ужаса.
Около нее был кто-то, тут, совсем близко.
То был мужчина в странном и живописном костюме королевского воина: в железной каске в виде повязки, над которой поднималась красная конская грива, кольчуге, облегавшей стан, руки и шею, наколенниках, тоже из железа, заканчивающихся высокими гамашами.
Этот человек, вооруженный саблей, кинжалом и копьем, холодно смотрел на нее своими маленькими черными, косо расположенными глазками, сверкавшими зловещим блеском.
Фрикетта была в плену.
Она мгновенно поняла ужасную истину, и холодный пот выступил на ее теле.
Ее похитили из ее комнаты во время этого искусственно вызванного сна; ее отнесли в это подземелье, запертое со всех сторон, и теперь она была одна, без защиты, во власти врага, беспощадную жестокость которого она слишком хорошо знала.
Одно слово сорвалось у нее с губ:
— Тогакутосы! Я погибла…
При этом слове у солдата мелькнула гримаса, которая должна была изображать улыбку, придавшая его лицу выражение хищного зверя, почуявшего добычу.
Фрикетта посмотрела на него более внимательно, и ей показалось, что она узнает в нем одного из офицеров личной гвардии короля, одного из тех, кому Ли-Хун оказывал наибольшее доверие.
Видя, что она совсем проснулась, человек, до тех пор неподвижно сидевший на бамбуковой табуретке, встал, сделал несколько шагов и рукояткой своего копья три раза равномерно ударил в дверь.
Потом он снова сел и замер в одной позе, как статуя.
Через несколько минут дверь отворилась, и Фрикетта увидела незнакомца в длинной темной одежде, который вошел, неся поднос.
«Вот как, — подумала она, немного успокоенная, — они хотят дать мне есть! Может быть, мне ничего не сделают плохого и я отделаюсь одним страхом».
Вошедший поставил свой поднос на маленький столик и жестом указал на него Фрикетте. На подносе стоял сосуд, полный какой-то жидкости светло-желтого цвета, лежал кинжал и тонкий красный шелковый шнурочек, который извивался как коралловая змея.
Фрикетта ничего не понимала.
Незнакомец сказал ей несколько слов, которые заставили ее содрогнуться от ужаса и негодования.
Он говорил по-латыни!.. Да, но на той исковерканной латыни, на которой католические миссионеры преподают в своих школах французский катехизис.
— Puella damnata a fratribus morietur (осужденная своими братьями девушка умрет).
— О, негодяй!.. Презренный… предатель! — проговорила возмущенная Фрикетта.
Пришедший продолжал своим беззвучным, точно фонограф, голосом:
— Mors ejus erit volontaria… utet aut veneno, aut cultro, aut laquoeo (смерть ее будет добровольная… она может употребить яд, кинжал или петлю).
— Вот как! — воскликнула Фрикетта. — Мне предоставляют самой выбрать вид смерти! Увидим…
Довольный, что его поняли, необыкновенный латинист ждал в ответ слова согласия; Фрикетта же высказала ему прямо свое негодование на такой же кухонной латыни.
— Это ты, христианин, окрещенный миссионером… ты, пользовавшийся его доверием и обманывавший нас своею набожностью? Я хорошо знаю тебя, негодяй, тебя, предавшего, как Иуда, и учителя и Господа!.. Ты хуже тех злодеев, которые пользуются тобой.
На это горячее восклицание негодяй иронически засмеялся и возразил:
— Прежде всего я принадлежу к тогакутосам! Что мне за дело до Бога западных варваров, мне, сохранившему в глубине души веру своих отцов. Я сделал вид, что принял твою веру, только для того чтобы обмануть вас всех, проклятых чужестранцев!.. Однако, девушка, пора и умирать!.. Выбирай средство и знай, что час твой настал, ничто не может спасти тебя.
— А если я не хочу?
— Ну так ты погибнешь от голода в этой тюрьме, дверь которой никогда не откроется перед тобой.
С этими словами он вышел и крепко запер за собой тяжелую дверь, оставив бедную Фрикетту наедине с ее сторожем, безмолвным существом, пристально смотревшим на нее своими глазами змеи.
Собственно говоря, она была взбешена может быть даже более, чем испугана.
Сначала ей пришла мысль схватить кинжал, броситься на солдата и всадить ему клинок в горло… Да, это было бы хорошо, но что потом?.. Кроме того, человек он был, по-видимому, сильный, и кольчуга делала его почти неуязвимым. С другой стороны, если он и умрет, то каким образом выйти, не попав в руки стражи, которая ее тотчас изрубит?..
Между тем она чувствовала на себе этот пристальный, тяжелый до болезненности взгляд.
Она хотела противодействовать и спросила себя:
— Что вообще делает здесь этот истукан? Может быть, ему поручено воспрепятствовать всякой попытке бегства с моей стороны?.. Должен ли он в назначенный момент меня прихлопнуть, чтоб подумали, что я добровольно рассталась с жизнью?.. Ну, посмотрим! У меня есть оружие, и я не дам зарезать себя, как цыпленка.
Медленно подняла она свои ресницы, до тех пор опущенные, и устремила пронзительный взгляд на корейского солдата.
Воин не опустил и не отвел глаз, но продолжал спокойно смотреть на нее с угрюмой неподвижностью жабы.
Фрикетта сказала себе:
— Может быть, он намеревается загипнотизировать меня? Это было бы интересно.
Так прошло несколько долгих минут. Фрикетта собрала всю свою волю и энергию и магнетизировала его. Проникая до глубины зрачков солдата, она говорила себе:
— Ну, мой милый, ошибаешься же ты, если думаешь меня смутить… Я смотрела на тигра не моргнув!..
От усталости ли или от нравственного воздействия, он два или три раза подряд закрыл глаза, и лицо его сморщилось.
Если бы не серьезность обстоятельств, Фрикетта сделала бы ему рожки и расхохоталась.
«Боже, какой он урод!» — подумала она, не спуская с него глаз.
Страшно долгим показалось ей время; она уже спрашивала себя, чем кончится этот странный поединок, когда черный взгляд воина дрогнул и, казалось, помутился.
«Неужели он спит?» — подумала Фрикетта.
На всякий случай она взяла лампу и приблизила ее к лицу своего сторожа.
Он оставался неподвижным, как бронзовая статуя, устремив глаза в пространство, не видя ничего и не слыша.
Фрикетта весело рассмеялась и воскликнула:
— Вот это мы, варвары, называем гипнозом!
Она поставила на место лампу и продолжала с своей обычной живостью: — Этот страшный воин не знал, что я сильна в гипнозе, и что там, в Париже, я занималась разработкой этого маленького таланта. Он спит и будет спать, сколько мне угодно.
Она дотронулась до его глаз, закрыла веки и слегка нажала глазное яблоко, чтобы сделать еще крепче этот странный сон.
Освободившись от своего сторожа, Фрикетта решила, что ей нельзя терять времени, надо во что бы то ни стало бежать.
Она пробовала стены ручкой кинжала: везде был слышен глухой звук, показывавший, что нигде за плотной кладкой камня не скрывается пустота.
