Барки сон был чуткий, как у настоящего дикаря. Раскрыв глаза и узнав молодую девушку, он сел и отдал честь по- военному.
— Здравствуй, сида.
— Здравствуй, Барка. Что ты тут делаешь?
— Не хотел, чтобы ты шла туда, и пришел сам.
Фрикетта спустилась с крыльца, завязался разговор. Барка рассказал, кто он.
— Служил я в стрелках… был хороший солдат. Ординарцем у полковника был… меня отпустили; хороший аттестат дали и мундир оставили.
— А теперь что ты делаешь?
— Служил при обозе… отказали, потому что ранен; калека на службу не годен.
Это был высокий мужчина лет сорока, с орлиными чертами лица, блестящими глазами и острыми зубами, худой и смуглый, но сильный, энергичный и решительный.
Фрикетта сказала ему, какое впечатление он на нее произвел, и спросила:
— Чем ты станешь жить?
Он засмеялся и отвечал просто:
— Хороший солдат не пропадет… Барка найдет кофе, сухарей и глоток водки.
— Глоток водки? А закон пророка?
— Пророк остался в Алжире со своим законом.
— А, вот что… Ну, не теряй мужества, Барка.
Раненый поклонился и снова растянулся под верандой.
Фрикетта вернулась к себе, переоделась и ровно в девять часов отправилась в штаб.
Она передала дежурному свою карточку:
Мадемуазель ФРИКЕТТА.
Уполномоченная комитета французских дам.
Корреспондентка газеты «Globe».
После долгого утомительного ожидания ее принял простой писарь, маленький, сухенький, суетливый человечек, спросивший у Фрикетты, что ей надо.
— Я прошу позволить мне следовать за действующей армией в качестве добровольной фельдшерицы и корреспондентки различных газет и журналов.
Маленький человечек поправил пенсне, сделал вид, что на минуту задумался, и отвечал с важным видом:
— У вас есть разрешение?
— Да ведь именно за ним я и пришла сюда.
— Я спрашиваю о разрешении от министра.
— Я приехала из Японии или, вернее, из Кореи, где присутствовала при нескольких стычках и имела случай применить свои медицинские познания.
— Вы женщина-врач?
— Нет, просто фельдшерица, — отвечала Фрикетта, которой начинал надоедать этот сухой, подробный, почти дерзкий допрос.
— Вы могли бы повидаться с заведующим санитарным отрядом и справиться у него, не нуждается ли он в помощниках.
«Это очень мило», — подумала молодая девушка, видевшая накануне, до чего госпитали уже переполнены больными и сколько страдающих не находит в них места.
Она отвечала храбро:
— Хорошо, справлюсь. А в качестве корреспондентки могу я следовать за армией?
— Невозможно!
— Но ведь дозволено же это корреспондентам разных газет. Есть даже один художник.
— Эти господа получили специальное разрешение от министра. Это дает им официальное положение среди нас и право на паек для них лично, для их прислуги и их лошадей.
— Но мне кажется, главнокомандующий может принимать кого хочет в свою армию, и его представитель, начальник штаба, имеет то же право.
— Есть правила, ограничивающие это право.
— Я повидаюсь с главнокомандующим.
— Он в санитарной колонии Носси-Комба.
— А начальник штаба?
— Он в Моровайе…
— В таком случае…
— В настоящую минуту мы не можем ничего сделать для вас, сударыня.
— В таком случае я обойдусь без официальных лиц. Я сама позабочусь о себе и стану рассказывать то, что увижу, и буду помогать тем, кто страдает, а в них недостатка не будет. Надеюсь, что мне дозволено будет на свой риск и свою ответственность следовать за армией. Не обязанная никому ничем, я сохраню полную независимость.
— Но ваша безопасность… продовольствие… средства передвижения?.. А если вы заболеете?
— Очень вам благодарна за вашу заботу обо мне, — отвечала Фрикетта иронически, — но я решила следовать за армией. Честь имею кланяться!
Фрикетта вернулась домой взбешенная.
«Хорошее начало, нечего сказать, — подумала она. — Сестра милосердия была права; видно, она хорошо знакома с официальным миром!»
У Фрикетты явилась было мысль телеграфировать в Париж, прося разрешения, с которым так носился писарь; но она вспомнила, что телеграф находится в ведении того же штаба, и ее телеграмму могут не принять или задержать на целые месяцы.
Затем она подумала, что мобилизация непременно затянется и ее положение со временем может измениться.
— Всегда дождется тот, кто умеет ждать, — говорила она, шагая из угла в угол по своей комнате. — Подожду!
Несколько дней прошло без всяких инцидентов.
Фрикетта узнала, что войска без труда взяли укрепление Моровайе, и она, как патриотка, радовалась этому первому успеху.
Но если пули не опустошали ряды французских солдат, то нельзя сказать того же о климате. Солдаты, по большей части слишком молодые, гибли от солнца, лихорадки, от усталости и истощения. Число выбывших из строя увеличивалось с каждым днем, и роты таяли.
Между тем пациент Фрикетты, Барка, начал поправляться. Ужасная рана, нанесенная мулом, начинала заживать; но надо отдать должное молодой девушке, она приложила всю свою опытность, все свое старание в уходе за больным.
Он важно расхаживал на костылях, питался тем, что ему тайком, ночью, приносили товарищи, и относился к тэбии (женщине-врачу) с благодарностью, переходившей в обожание.
Через десять дней он исчез на целые сутки. Молодая девушка, уже привыкшая к нему, думала с грустью:
«Следовало бы ему дождаться полного выздоровления».
На следующее утро она увидела его верхом на странном, невиданном животном. Представьте себе большого быка или, скорее, остов быка, покрытый вытертой, высохшей, продырявленной, как решето, кожей. У него был только один рог, другой оказался сломанным у самого основания; ноги были все в крови, желтоватые глаза еле смотрели.
Фрикетта сразу узнала зебу, похожего на европейского быка, с той разницей, что у зебу на спине громадный горб, придающий животному странный вид.
Горб того зебу, на котором приехал Барка, висел, как пустая волынка.
Несмотря на это ужасное состояние, взгляд у животного был кроткий и добрый.
