раза промахнулся.
— Черт возьми! — выругался он.
Раздался третий выстрел. Несчастная птица, описав большой круг над гнездом, грузно шмякнулась на землю.
Старик свистнул еще резче и повелительнее. Огромный уж как бы нехотя приполз обратно. Хозяин водворил его опять в корзинку и восторженно поглядел на Андре. Его другом он остался недоволен — тот плохо стрелял. Охотники пошли дальше. Лес заметно редел. Пройдя шагов сто, бирманец остановился. Чутье подсказывало ему, что нужно снова открывать корзину.
— Еще одно гнездо! — пояснил переводчик.
Парижанин бросился за ужом, идя на звук колокольчика.
Опять испуганно кричала и хлопала крыльями тетерка. Молодой человек подкрался ближе и замер от неожиданности: наседка, как бы ощетинившись, нахохлилась, откинулась назад и, выставив вперед когти, крутилась, защищая гнездо. Она отчаянно старалась спасти яйца от змеи, нанося той удары клювом.
Но уж нисколько не боялся ни крика птицы, ни когтей. Он вился кольцами вокруг несчастной и гипнотизировал ее холодными тусклыми глазами. Танец его все убыстрялся. Наконец измученная, истомленная тетерка упала навзничь, словно в припадке каталепсииnote 23. В этот момент уж проворно вполз в гнездо — то была простая ямка в земле, — схватил одно яйцо, раздавил челюстями, вытянул с видимым наслаждением желток, потом принялся за другое, за третье.
— Приятного аппетита, красавчик, — подошел на цыпочках Фрике. — А я тем временем овладею нашей курочкой, не истратив ни одной дробинки.
Но парижанин жестоко ошибся.
Как только змея оставила птицу, та пришла в себя и яростно набросилась на врага, собиравшегося ухватить ее за шею. Жестоко исцарапав его, она едва не выклюнула ему глаз.
Молодой человек, не имея возможности применить оружие на столь близком расстоянии, срочно ретировался, прыская на ходу со смеху. Насытившийся уж пополз следом — его свистком позвал хозяин.
— Что случилось? — спросил Андре, заинтригованный этим непонятным бегством.
— Ничего не случилось. Бешеная тетерка, вот и все. Вам приходилось наблюдать, как большие собаки убегают от наседки с цыплятами?
— Да, приходилось.
— Так вообразите же себе пятикилограммовую курицу, прыгающую вам в лицо, бешено царапающуюся, слепо тыкающую клювом куда попало — словом, разъяренная пернатая хищница, да и только. Я чуть глаза не лишился. Ей-богу, тигр не так страшен, как она.
— Что же ты теперь будешь делать?
— Да ничего. Мог бы вернуться и пристрелить ее, но за столь необыкновенное мужество дарую ей жизнь. Во всяком случае, очень рад, что старик показал нам такой интересный способ охоты, и долго еще буду помнить «легавого ужа». Нам не поверят, если мы расскажем об этом в Европе.
ГЛАВА 5
Экскурсия по берегу Джен понравилась друзьям, и они решили спуститься по этой же реке до места ее слияния с Иравади, и затем уже по самой Иравади проникнуть вглубь Бирмы.
Шлюпка была прекрасная, машина великолепная, кочегар превосходный, лоцман опытный, — и, казалось, впереди наших путешественников ожидают одни только удовольствия. Однако лоцман с каждым часом становился мрачнее и мрачнее. Это чересчур бросалось в глаза. Бреванн обратился к переводчику за разъяснениями.
Минграсами, или просто Сами, как сто уже давно стали звать, осведомился у лоцмана, почему тот в таком дурном настроении. Произошел короткий, но эмоциональный разговор.
— Что он сказал?
— Лоцман отказывается от службы, сударь.
— Вот как! Чем же ему у нас плохо?
— Неплохо. Напротив, он говорит, ему очень хорошо. Но дело в том, что с вами непременно случится беда, и он боится оказаться виновником несчастья в глазах местных властей.
— Ужасный вздор, просто безумие! — взорвался Анд-ре. — Почему со мной должна случиться беда?
— Он говорит, — Сами понизил голос до шепота, — он говорит… Сударь, я боюсь, вы будете смеяться.
— Да не тяни, мучитель! Ты меня изводишь!
— Лоцман жалуется на то, что вы не совершили молитвенного обращения к Гаутамеnote 24.
— Как?
— Да, сударь. Обычай здесь требует, чтобы всякий собирающийся плыть вверх по реке, приносил жертву божеству.
— Это невозможно! Где я только не бывал, чего только не перевидал,
— но, признаюсь, от меня впервые требуют соблюдения обрядов чужой религии.
— Сударь, он вовсе не говорит, чтобы вы приносили жертву. Он только просит разрешения сделать это самому, а иначе — покинет вас.
— Да пусть приносит свои жертвы сколько угодно! Я человек веротерпимый, уважающий свободу совести. И даже готов оказать ему содействие, какое только могу.
— У него нет рыб.
— Каких рыб?
— Для жертвоприношения Гаутаме.
— Вот что, парень, ты говоришь какими-то загадками, и я не желаю ломать над ними голову в такую жару. Доставайте себе рыб, я заплачу за них, и пусть лоцман приносит свою жертву, а меня оставьте, пожалуйста, в покое.
Хмурое лицо лоцмана просияло, когда толмач перевел ему слова хозяина. Он тотчас же направил шлюпку навстречу большой туземной лодке и быстро поравнялся с ней.
Бреванн с любопытством разглядывал оригинальный образец индокитайского кораблестроения.
Судно было сделано с глубоким знанием условий речного плавания. Киль выструган из ствола дерева, как у пирог первобытных народов, и уже по нему выводился кузов. Корма высоко возвышалась над водой, как у гондолnote 25. Руль состоял из широкого весла, которым кормчий правил, стоя на платформочке, украшенной оригинальной резьбой. Мачты и паруса тоже были замечательные. Снизу мачта состояла из двух столбов, соединявшихся вместе у реи, образуя треугольник, а выше реи шел уже один столб. Рея из бамбука отличалась огромной длиной и изгибалась дутой. Вдоль нее проходила веревка, по которой на кольцах натягивался парус, похожий на занавес.
Паруса здесь делаются обыкновенно из очень тонкого и легкого бумажного полотна (из него шьется и одежда туземцев). Эта легкость необходима при больших размерах паруса по отношению к лодке.
Английский инженер-капитан Генри Юль как-то смерил рею одной такой лодки в сто тонн. Она, не считая изгиба, имела тридцать девять метров в длину, а поверхность натянутого паруса была не меньше трехсот семидесяти квадратных метров.
Отсюда ясно, почему гнау — индокитайские лодки не могут идти против ветра.
Шлюпка сошлась борт к борту с одной из таких гнау. На носу ее, вопреки обычаям европейцев, находились почетные лица. Они стояли на небольшой платформе. На корме развевался белый флаг с довольно грубо изображенным гербом Бирманской империи — павлин с распущенным хвостом. Привлекала внимание курьезная и чисто местная подробность: флагштокnote 26 был увенчан… европейским графином! У бирманцев это украшение в большом ходу, так что они даже злоупотребляют им: например, на верхушке какой-нибудь пагоды можно иногда увидеть бутылку из- под сельтерской воды.
