открыли несколько залежей, набежала толпа добытчиков. Сперва из близлежащих или не очень отдаленных районов, если только можно так сказать, поскольку расстояния тут огромны. Затем очень быстро понаехало народу отовсюду. И какого народу! Представители разных рас, крайне подозрительные личности. Вскоре это превратилось в безумие.
Три реки: Эссекибо, Корантин и Марони [67] — принесли целые флотилии изыскателей из трех Гвиан. Вверх по течению Кумины, Тромбетты, Мапуэры, Жамунди и даже Риу-Бранку поднялись бразильские искатели золотых россыпей. Они проникли во все самые укромные места.
Из Венесуэлы по Урарикуэре, Мукажаки, Каратари-мани, правыми притоками Риу-Бранку приплыли жадные до денег пастухи прерий, ковбои [68], одетые в кожу, к счастью, немногочисленные, но опасные. Они опустошали города, деревни, поселения, доставали за фантастические цены провизию, инструменты, нужный материал и направлялись к новому золотоносному краю, преодолевая жестокие лишения и смертельные опасности. Ничто не останавливало этих фанатиков, они вязли в болотах, гибли, замученные лихорадкой, унесенные стремниной или заколотые ворами.
Выжившие устраивались как могли: под навесами, в палатках, укрытиях из листьев, прямо под открытым небом, невзирая на солнце и дожди. Каждый день они уходили скрести землю с неистовством безумцев.
Встречались тут белые, китайцы, негры, мулаты всех оттенков; немало проникло сюда и беглых каторжников, среди коих были арабы и аннамиты. Попадались и ссыльные, отбывшие свой срок. Заметную часть населения составляли перевозчики и носильщики, сильные и честные труженики; наконец — индейцы, охотники и рыболовы, свободные люди, не желавшие связывать себя постоянной работой.
Эти люди жили в состоянии полной анархии, без крепкой связи между собой, без каких-либо взаимоотношений. Они завидовали друг другу, всегда были готовы к нападению, неожиданному удару ножом или выстрелу из револьвера… Никто не осмеливался прибегнуть к ужасной расправе суда Линча [69] который некогда освободил Калифорнию [70] от воров.
Впрочем, золотодобытчики, умевшие противостоять лишениям, усталости, лихорадке, анемии и непредвиденным случаям, добивались удивительных результатов. Золото струилось отовсюду, позже стало обесцениваться, по крайней мере в местах добычи, ибо его негде было расходовать: ни увеселений, ни радости…
Однажды тут обосновался трактирщик. Устроился в большой хижине, продавал свое мерзкое снадобье за золото и конечно же здорово нажился. Однако не все шло так гладко. Вначале в него постреливали. Например, опасный каторжник, известный своей силой и, ловкостью, захотел однажды «пощупать» торговца, узнать, что в животе у этого толстяка с благодушным видом, и, «чтобы повеселиться», заказал стаканчик тафии [71].
Когда его обслужили, хозяин заведения протянул руку и сказал:
— Грамм золота (три франка [72]). Каторжник залпом опрокинул стакан, усмехнулся и ответил:
— Сегодня я пью в кредит, а завтра — за наличные. Но если тебе так нужно, я уплачу тотчас же оплеухой.
И пока его приятели смеялись во все горло, он приготовился исполнить задуманное.
Трактирщик хладнокровно опустил руку в карман белого фартука, вытащил маленький заряженный револьвер «Смит-и-Вессон» и, не сказав ни слова, ни минуты не колеблясь, выстрелил. Получив пулю между глаз, грубиян упал со всего маху лицом вниз, и во все стороны на толстые доски, на прилавок брызнули его мозги. Сохраняя завидное спокойствие, стрелявший положил на место револьвер, взял нож, отрезал у покойного оба уха, приколол их рядом на стенке своего заведения и произнес с сильным американским акцентом:
— Джек, мой маленький, пригоните тачку, положите туда скончавшегося от удара джентльмена и сбросьте его в реку.
Джек был единственный помощник у янки. Высокий, с холодным взглядом, квадратной челюстью и плечами боксера. Он с готовностью ответил:
— Да, патрон [73], сейчас.
И пока Джек укладывал каторжника на тачку, убийца написал на дощечке крупными буквами следующие слова:
«Жое Пистоль доводит до сведения клиентов, что тут платят вперед».
Он прикрепил эту дощечку рядом с ушами, из которых капала кровь, и хладнокровно принялся обслуживать следующего клиента. С тех пор никто из бандитов ничего лишнего себе не позволял.
Другие, явившиеся неизвестно откуда предприниматели, так же, как и Жое Пистоль, устроились в Неймлессе. Дела торговцев шли прекрасно, несмотря на конкуренцию, приток старателей возрастал, как и их доходы. Трактирщики, не отличающиеся щепетильностью, могли взимать свой фантастический налог с неутолимой жажды людей всех цветов и разного происхождения.
Между тем практичные торговцы решили, и не без основания, удержать в Неймлессе новоиспеченных богачей. Нужно было помешать им уйти туда, где они без толку растратили бы сумасшедшее золото, завоеванное ценой огромных усилий, часто — неизвестно какими способами. На месте примитивных лавчонок появились столовые, салуны [74] для отдыха, музыкальные бары, лавки для хранения вещей, игорные дома.
Это было не только приятно, но и полезно; после излишеств лишь необходимое. Возникли базары, где торговали всем понемножку: инструментом, драгоценностями, оружием, одеждой, провизией, тканями, гамаками, соленьями, табаком, досками, ртутью, — словом, вещами очень нужными в трудной жизни золотодобытчиков. И с тех пор больше никто не ездил в Демерару [75] , Кайенну или Суринам, дабы поразвлечься или купить что-нибудь. Все было теперь здесь, на месте, но за какую цену! Однако это ничего не значило для людей, одержимых лихорадкой, безумием, неистовством.
Началось постоянное перемещение из города и обратно в сотню местечек, рассеянных на огромной территории. Там старатели месяцами жили в ужасных условиях. И едва кончался сбор урожая и были сложены слитки, а золотая пудра насыпана в кожаные мешки, как добытчики тут же возвращались в Неймлесс — неделями плыли на пирогах по ручьям и речушкам, являвшимися тропами кайманов [76], затем долго шли пешком, с караванами, вооруженные до зубов, чтобы защитить сокровища, и, доведенные до изнеможения, являлись наконец в Неймлесс, чтобы предаться безумной оргии [77].
Они приходили в магазин в лохмотьях, а оттуда шествовали джентльменами, предварительно доверив свои кубышки содержателю выбранного ими торгового дома. Тут старатели находили также свежее мясо, белый хлеб прямо из печи, мороженое, наконец, — парикмахера. И начиналась жизнь «на полную катушку» в казино, где скакали прирученные обезьяны, сотрясали воздух трубачи, скрипели, как ржавые замки, туканы [78], жужжали птицы-мушки. И разгоралось веселье! Выпивки, игры, драки… Все это было бессмысленно, страшно, а иногда и опасно.
После трагического и таинственного похищения бедной Мадьяны вернемся опять в казино — место развлечений, где несколькими годами раньше при столь же драматических обстоятельствах дебютировал Жое Пистоль. Сколотив хорошее состояние и произведя в своей лавке кое-какие изменения, превратившие ее в известнейшее заведение края, янки удалился от дел.
Казино было действительно великолепным. Его называли, не без оснований, «Домом Двух Ушей». А попросту — «Два Уха».
Преемником Жое Пистоля стал гигантского роста выходец из Кентукки [79] Джек. Воспитанник хорошей школы, новый бармен вел свой дом как нельзя лучше, на американский лад, и был готов на все для приумножения богатства. И при всем этом он не притрагивался к иногда очень значительным суммам, доверявшимся ему клиентами.
Сей нечестивец, конечно, имел дело с правосудием в других местах, но тут выступал как неподкупный депозитор [80].
Выходя из дома Мадьяны, Железная Рука задумчиво спросил:
— Что же нам теперь делать?
