— Разумный вопрос. Я ждал, наблюдал...
— В расследовании убийства нельзя ждать. Первые сорок восемь часов решающие.
— Но это не было, насколько я понимаю, убийством. Правильно?
— С юридической точки зрения нет. Но в нравственном отношении...
— А, в нравственном отношении... В нравственном отношении... Мы более склонны искать добра, правды, чем юридической логики. Я вижу, вы возмущены и даже осуждаете меня. У вас своя работа, а у меня своя, и, когда вы узнаете, в чем она заключается, а я вам обязательно расскажу, вы поймете меня. Сперва мы должны подумать о вас. Как сказала мне Сара, вы сразу поняли, что угрозы, направленные против нее, связаны с ее квартирой. Вы были правы. Эти визиты и анонимки были нацелены на то, чтобы испугать ее и заставить съехать. У нее так же, как у ее матери, был узуфрукт на эту квартиру и на квартиру этажом ниже. Узуфрукт действует, пока она проживает в этой квартире.
— То есть, если бы она съехала, она потеряла бы право на жилье?
— Совершенно верно. Она также потеряла бы право на доход от квартиры на четвертом этаже, съемщик которой, к слову сказать, выплатил всю требуемую сумму еще до того, как началась эта травля. Без этих выплат Сара оказалась в затруднительном финансовом положении, но у нее не было возможности непосредственно влиять на ситуацию. Здание принадлежит попечительскому фонду.
— У нее в сейфе был договор, в котором оговаривались эти условия?
— Да, конечно.
Адвокат замешкался, но инспектор был полон решимости ни в коем случае не останавливаться на достигнутом.
— Джейкоб Рот был отцом Сары?
— Да.
— Но он никогда не был женат на ее матери.
— Нет. Он никогда не был женат на Руфи. Джейкоб как раз уехал в Англию по делам, когда немцы захватили Флоренцию в сорок третьем году. Его отец, Сэмюэл, естественно, испугавшись за будущее своего сына, посоветовал ему остаться там. Джейкоб уехал, когда мать Сары, Руфь, чьи родители отправили ее во Флоренцию к Ротам ради ее безопасности, уже была беременна. Она никому ничего не сказала. А кому она могла рассказать? Джейкоб уехал. Ее родители были далеко в Праге. Ее жизнь зависела от семьи Рот, а сами они теперь подвергались смертельной опасности. Но они спасли ее. Они отправили ее в монастырь и окрестили. Через местную еврейскую общину они сделали ей итальянский паспорт. Я сам помогал им в этом. Я был членом ДЕЛАСЕМ [6] на виа де Рустичи, организации, помогающей еврейским иммигрантам. Под укрытием монастыря дитя Руфь родила дитя Сару. Роты спасли, что смогли: своего сына, Сару, наследство Сары — две ценные картины, скрученные в рулоны и уложенные в чемодан вместе с семейными реликвиями, — и несколько дорогих картин и предметов искусства, которые принадлежали им самим. Все это мы закопали здесь в саду за моим домом. Сохранив то, что удалось, эти замечательные люди были арестованы гестапо и отправлены в Фоссоли, откуда итальянских евреев отправляли в Освенцим.
— А вы? Вы тогда остались здесь?
— Я остался здесь. Они пришли в мой дом так же, как приходили в другие дома. У меня нашлось несколько достаточно ценных предметов искусства, чтобы облегчить тяжелое материальное положение старшего офицера. Они не тронули мою жену. Мне очень повезло.
— Но...
— Что — но?
— Я слышал уже кое-что из этой истории от сестер в монастыре, но я не понимаю, почему после принятия расистских законов тридцать восьмого года обеспеченные евреи, которые, как вы, например, могли себе позволить убежать, почему они остались здесь?
— Инспектор, мы с вами итальянцы, вы и я. Мы оба знаем по своей работе, что принимать законы — это одно, а приводить их в исполнение — это совсем другое. Все считали, что принятие этих законов — не что иное, как подарок Гитлеру. Никто не предполагал, что эти законы действительно вступят в силу. К тому же не надо забывать, что итальянские евреи являются прежде всего итальянцами. Не только потому, что мы живем здесь уже шесть веков, то же самое можно сказать о евреях и во многих других странах, но в первую очередь потому, что Италия по сути своей существует и имеет политический вес лишь полтора века, и именно евреи активно способствовали этому становлению. Будучи торговцами, постоянно и свободно путешествуя, налаживая контакты по всей стране и по всей Европе, кто как не евреи содействовали тем самым началу Рисорджименто? [7] А разве мы не сражались за нашу страну во время Первой мировой войны?
— Я не думал об этом... — замялся инспектор. — У меня раньше никогда не было случая как следует подумать об этом. Тем не менее мне известно, что в тридцатые годы в Италии знали, что происходит в Северной Европе от тех же самых евреев. Такие люди, как Руфь Хирш, люди, которым вы помогали через эту организацию... Почему здесь? Тогда страна находилась под властью фашизма.
— И вот еще о чем у вас, инспектор, никогда не было случая поразмыслить: о том, что здесь были евреи, которые поддерживали фашистский режим. Вас это удивляет? Однако так оно и есть. Они считали себя здесь в полной безопасности, и многие из них действительно были защищены. В то же время огромное количество беженцев останавливались здесь, чтобы продать кое-что из своего имущества, особенно произведения искусства, и ехать дальше в Америку, если им удавалось насобирать достаточно денег.
Отчего же ему так трудно задать зтот вопрос? Да, трудно, и то, что он заранее знал ответ, не облегчало дела. Очевидно, д'Анкона понял причину его замешательства.
— Вы не знали Джейкоба Рота. Это был сложный, во многом разочаровавшийся человек, но он не был плохим.
— Никого из нас нельзя назвать плохим. Он сколотил капитал во время войны. — Инспектор не спрашивал, он утверждал без признаков эмоций в голосе или на лице.
— Джейкоб сколотил капитал, да. Очень солидный капитал. Беженцы брали с собой только то, что могли унести. Клиенты Джейкоба приходили к нему так же, как юная Руфь, с чемоданами, где лежали картины, свернутые в рулоны. Они продавали Джейкобу эти картины и ехали дальше.
— Он сколотил свое состояние, за гроши покупая у спасающихся бегством евреев ценные картины и, по-видимому, продавая их после войны с огромной выгодой?
— Во время любой войны есть те, кто получают большую выгоду, инспектор.
— Но он же еврей!
— И поэтому должен быть среди праведников? А немцы все грешники?
— Нет-нет... Так думать смешно. Везде есть как плохие, так и хорошие люди. Нет...
— Но вам легче представить себе невинных немцев, чем заслуживающих порицания евреев?
— Мне... Да. Если вы хотите спросить, шокирован ли я тем, что делал Джейкоб Рот, то я вам отвечу: да.
— В таком случае, инспектор, вы расист. Послушайте, быть жертвой — это трагедия и горе, а совсем не достоинство, которое по мановению волшебной палочки становится атрибутом каждого представителя того или иного народа. Вот именно это я и пытаюсь объяснить людям. Это моя основная задача. Наша эмоциональная незрелость не позволяет воспринимать грехи Джейкоба Рота так же, как грехи любого другого человека. В моем понимании, поступал нечестно Джейкоб Рот. В вашем понимании, поступал нечестно еврей. Нам сложно понять друг друга. Поэтому я расскажу вам только то, что касается смерти Сары, и уверяю вас, Джейкоб никогда не совершал ничего противозаконного.
Замолчав, адвокат наклонился к выдвижному шкафу в столе справа от него. Было видно, что ему очень тяжело двигаться.
— Вам помочь?
— Нет, спасибо. Просто она большая. — Наконец ему удалось поднять на стол прямоугольную картонную коробку. — Вот эти вещи искали напавшие на Сару люди. Думаю, что вы тоже их ищете. Она принесла их сюда на хранение, сказала, ей это посоветовали вы.
—Я посоветовал... Что же, она правильно поступила. Именно это я бы ей посоветовал, если бы знал тогда о существовании этих вещей.
— Неужели она действительно ничего вам не рассказала? — снова удивился д'Анкона. — Пожалуйста,
