которое как будто еще висело в воздухе и которое выхватывал его слух.
Стыдясь себя, он повернулся и обнял ее:
— Прости меня. Повтори еще раз.
— Что случилось, Салва? Ты становишься таким, когда тебя что-то по-настоящему тревожит. В чем дело?
— Не знаю. Действительно не знаю. Что-то, чего я никак не могу понять, в этом-то и проблема.
— Похищение — ужасное преступление. Одна мысль об этой бедной женщине… — Голос Терезы прервался. — Кто знает, в каких условиях они ее держат, да еще в такой холод и ветер.
Они помолчали минуту, прислушиваясь к вою ветра с гор, шелестящего кипарисами в садах Боболи, и редким громким ударам чьей-то незакрепленной ставни.
— Это заставляет почувствовать, как нам повезло, что мы находимся в безопасности и тепле. Конечно, гораздо страшнее, если бы это был ребенок, но, как бы там ни было, я уверена, любая женщина предпочтет, чтобы похитили ее, а не ее ребенка.
— Да, я тоже так думаю. Расскажи мне еще раз о Тото.
Они проговорили допоздна, и когда он устраивался перед сном поудобнее, то чувствовал себя значительно лучше. Но в три часа ночи он начал беспокойно метаться, бормоча в полусне. Он вплотную подобрался к решению проблемы. Все дело в пропавшей собаке! И в фотографе… Откуда-то появился фотограф. Сейчас было уже очень поздно. Нести и фотограф давно ушли домой. Инспектор долго волновался и вертелся в постели, пока не пришел к решению настолько очевидному, что оно казалось абсурдным. Господи, у них на Борго-Оньиссанти есть собственные фотографы. Он в своей крошечной студии сделал снимки преступника и поехал снимать место преступления. Уж фотограф-то должен знать, что полицейские снимки Салиса устарели. А сейчас нужно было взять туда собаку. Когда фотографию проявили, она оказалась странной, не такой, как можно было ожидать. Голова собаки свесилась вниз, вместо того чтобы держаться прямо, а ведь для полицейской фотографии голову надо держать прямо. Конечно, она серьезно ранена и не может держать голову, на морде запеклась кровь. Все же снимок был сделан, вот что главное. Инспектор напрягал глаза, пытаясь прочесть имя и номер, прикрепленный впереди. Он не мог его разобрать, потому что устал — неудивительно, сейчас глубокая ночь и ветер по-прежнему воет…
Надо записать. Будет лучше, если он сможет найти выключатель, достать свой блокнот…
— Салва!
— Что?
— Ты стукнул меня по лицу! Что происходит?
— Ничего, ничего… Вот только запишу… — И он наконец заснул.
6
— Я бросила университет. Сегодня утром я встречалась с куратором моего курса и поставила его в известность. Он отнесся к этому с пониманием, но расстроился, потому что я одна из его лучших студенток, возможно, самая лучшая из всех, что у него были. Конечно, он все понял, когда я сказала ему, какой у нас сейчас тяжелый период в жизни.
— Уверен, вы вернетесь туда после того… — Инспектору не удалось подыскать подходящего окончания предложению.
— Как я могу об этом думать? Мы не знаем, что произойдет! Если Оливия умрет, если она не вернется, я вынуждена буду все взять на себя. Я не смогу и подумать о собственном обучении.
— Но ваш брат…
— Лео не захочет этим заниматься. Я говорю об управлении нашим домом и остальным имуществом Брунамонти. Лео — артистическая натура, он дни напролет просиживает за компьютером и рисует, больше его ничего не интересует. Когда надо заниматься бизнесом, он спит. Все ляжет на мои плечи.
— Ну… — Глаза инспектора рассеянно разглядывали стоящую на столе черно-белую фотографию, на которой она была в балетной пачке. — Очень жаль, действительно очень жаль, что вы бросили заниматься танцами. Может, вы вернетесь к ним снова? Даже сейчас… немного упражнений, немного разрядки — это было бы совсем неплохо. Быть запертой здесь все время и делу не поможет, и для вас очень скверно.
Она отвернулась, по-прежнему прямо держа спину, взглянула на него искоса и заговорила:
— Классические танцы — это не просто упражнения и способ развеяться. Лучших учеников отбирают и переводят на профессиональные курсы, что означает уроки пять раз в неделю плюс репетиции перед выступлениями. Я должна была бросить танцы, как и многое другое, потому что этого требовали занятия в университете. Преподаватель танца, сама в прошлом прима-балерина, была в ярости. Это понятно, конечно. Она пыталась создать свою труппу, и когда потратишь на кого-то годы, а ученики уходят… Сейчас она едва говорит со мной, если встречает на улице. Но я не могла заниматься танцами профессионально. Это мне не подходило. А сейчас из-за похищения я не могу еще и учиться в университете.
— Ну, не все так безнадежно. Нужно время, но я уверен, ваша мама вернется домой. Как сегодня утром прошел ваш визит к прокурору?
— Он почти ни слова мне не сказал. Его интересовали только Патрик и тот детектив из Лондона, на приглашении которого Патрик настоял. Они остановились в одной гостинице. Лично я не вижу в этом никакой необходимости. Патрик обычно останавливается в доме.
У инспектора, вспомнившего прозрачный белый пеньюар и реплику заплаканной Сильвии, были по этому поводу свои предположения, однако он воздержался от комментариев.
— Прокурор сообщил хотя бы, что запланировал телевизионное выступление в новостях для вас обоих?
— Да. Патрик собирался пойти с нами, а прокурор сказал, что говорить должны Лео и я. Думаю, будет лучше, если просьба отпустить Оливию будет исходить от меня. Не знаю, что мне следует надеть. Я хотела бы все сделать правильно, но от Лео совета не дождешься.
В этом смысле от инспектора тоже было мало толку.
— Ладно, спрошу у Патрика, — сказала Катерина.
Она оделась в черное. Очень простой черный костюм. Никаких украшений, кроме обычного кольца, которое она непрерывно крутила, пока говорил Леонардо. Когда камеру направили на нее, она резко отвернула голову в сторону и искоса испуганно посмотрела на камеру, словно та собиралась на нее напасть.
— Бедная девочка. Она слишком расстроена, чтобы говорить, — прокомментировала Тереза. Она подошла к мужу, который сидел на софе и смотрел последний выпуск новостей, и протянула ему чашку ромашкового чая.
В кадре мелькнула рука Патрика Хайнса, который попытался подбодрить Катерину. Журналист постарался исправить ситуацию:
— Ваш брат Леонардо обратился к похитителям, умоляя их связаться с вами и дать знать, жива ли ваша мать, на что все мы искренне надеемся. Но я думаю, у вас есть и свое, личное обращение, синьорина… э-э… синьорина Брунамонти?
Та же прямая спина, взгляд искоса. Молчание.
— Она в ужасе, — сказал инспектор. — Наверное, я был бы в таком же состоянии перед телекамерами, но она так прекрасно справилась с газетчиками, что я думал, все будет в порядке.
— Тебе-то по крайней мере не придется давать интервью? — Тереза указала на телевизор. — Смотри, они вернулись к брату.
Леонардо просил тех, у кого находится Оливия, хорошо с ней обращаться и оказывать уважение, как если бы это была их собственная мать. Патрика Хайнса показали мельком, представив как друга семьи, который приехал, чтобы помочь, что исключило его из возможных адресатов письма о выкупе. Ни один карабинер не появился в кадре, но похитители узнали достаточно, чтобы не сомневаться: все это было подготовлено прокурором. Исключение Хайнса из возможных адресатов соответствовало планам прокурора. Мысль о частном детективе его не волновала, хотя детектив ему даже нравился.
— Уверяю вас, я намерен действовать строго в рамках закона, — сказал детектив, — и мое
