домой навестить мать. Тогда его отсутствие не будет воспринято как доказательство причастности к смерти миссис Рот.
Решив, что в этих рассуждениях есть логика, Сет поднялся на ноги. Неуверенно покачиваясь, видя, как предметы едва ли не распадаются на глазах от недосыпа, Сет выудил из кучи тряпья в углу рюкзак. Он затолкнул в него какую-то грязную одежду, затем схватил пальто, ключи и бумажник, вышел и запер дверь комнаты — свидетеля наваждения, мании, тщеты. Комнаты, в которую он больше никогда не войдет.
Движение на Нью-Норд-роуд никогда не замирает. Сет ждал у края тротуара, часто моргая от тусклого света, из-за которого до сих пор болели глаза. Холодный ветер налетал на него с трех сторон сразу. Пыльный, насыщенный выхлопами воздух клубился у лица.
Наконец-то светофор загорелся зеленым. Сет двинулся дальше по Эссекс-роуд на Ислингтон. Его цель — станция метро «Эйнджел». Затем Кингс-кросс — и домой. Шагая, Сет разом потел и дрожал. Как он и опасался, лихорадка вернулась. Он просто нездоров. Сет еле-еле переставлял ноги, чтобы не сталкиваться с многочисленными прохожими, и ему казалось, будто он стоит на одном месте или даже движется назад.
Небо висело совсем низко. Безутешно серое, оно начиналось всего в нескольких ярдах над крышами самых высоких домов. Напитанное грязными водами, оно отбрасывало коричневый мутный свет на уродливые кирпичные строения и замаранный бетон, поэтому было трудно разглядеть что-либо в нескольких сотнях футов впереди.
А люди! Они походили на последних представителей какой-то пораженной болезнями расы. Пошатывались под чудовищной тяжестью жирных тел, раздраженно проталкивались вперед, пихая друг друга плечами и локтями, чтобы расчистить себе путь на запруженном народом тротуаре. Сет старался не глядеть на окружавшие его лица. Что этот город сделал с ними? От вида здешних обитателей Сета тошнило.
Все они были вымотаны до предела. Некоторые, как и он сам, просто зашли по этой дороге дальше остальных. Не стоило слишком долго задерживать взгляд на тех, кто пострадал сильнее других, чтобы не ускорить собственное падение в затхлые, позабытые углы: нечистые постели, сырые комнаты, похожие на лабиринт бетонные здания, между которыми не растут деревья, где в воздухе стоит неумолчный рев стремительных злобных автомобилей.
Прочь отсюда. Боже мой, хотя бы просто убраться из этого непригодною для жизни места. Из города, нескончаемо распространяющего заразу через страдания обитателей. Именно так мегаполис добывает себе пропитание — вселяя надежду и возбуждая умы. А потом провоцирует срывы и нервные потрясения. Через унижение бедности и тиранию богатства. Через неизбывное ощущение, что ты безнадежно опоздал. Через удушающие навязчивые идеи и сковывающие по рукам и ногам неврозы. Через постоянное чередование отчаяния и эйфории, через убийственные приступы гнева на ближнего. Через мертвые взгляды людей в автобусе; через безмолвное слияние с толпой и тихое унижение метрополитена; через преступления и алкоголь; через тысячи языков, болтающих, чтобы перекричать друг друга. И все это — под белесым солнцем на вечно сером небе. Чтобы обреченные все проглотили и позабыли, кто они такие. Город проклятых. Такой уродливый, такой безумный. Сет ненавидел этот город.
Ужас подгонял его, заставлял шагать все быстрее, хотя он уже задыхался и неприятно потел под рюкзаком. В мутных витринах магазинов и кафе он замечал свое отражение: обтрепанный и сгорбленный, словно нищий со старым вещмешком. Собственное лицо показалось Сету болезненно-бледным — выбеленное страхом, заостренное тревогой, вытянутое страданием. В глазах застыло недоуменное выражение человека, которого пытают бессонницей.
— Боже мой, — шептал Сет в числе других слов, какие бормотал себе под нос, прикидывая маршрут путешествия и повторяя его снова и снова. — Северная городская линия до Кингс-кросс, там купить билет до Бирмингема, сесть на первый же поезд…
Сет сделал привал у стеклянного фасада строительного общества, прежде чем отважиться на последний марш-бросок до станции «Эйнджел». Он стоял рядом с перекрестком, и воздух был совсем неправильным. Создавалось ощущение, будто чья-то рука упирается ему в грудь и толкает назад, а ноги немеют и идут мурашками. И тут в сознание хлынул поток видений, возникавших и пропадавших быстрее ударов сердца. Они были повсюду, эти проклятые.
Двое бродяг на скамейке велели Сету валить подальше. Они напивались, чтобы отвлечься от своих собственных галлюцинаций.
Это место в состоянии видеть только сумасшедшие. Однако безумцы настолько переполнены им, что могут лишь стоять и смотреть либо болтаться по улицам и бормотать, словно забытые пророки или свергнутые короли.
— Ты распоследняя тварь, — сообщил Сет тротуару, подставившему ему ножку.
— Ты сучий потрох, мать твою, — обругал он машину, прежде чем плюнуть ей вслед.
— Мешок дерьма, чтоб тебя… — бросил он станции метро, когда выяснил, что она закрыта по техническим причинам.
Сет молил, чтобы ему достало сил взять молоток и разнести этот город по кирпичику.
Придется идти дальше пешком. Топать по Пентонвилль-роуд прямо до вокзала Кингс-кросс. Ярость погоняла его. Он скрежетал зубами. Он не отступит. Ни перед неровной мостовой, ни перед неменяющимся освещением, ни перед нежданными дорожными работами, из-за которых пришлось сделать большой крюк, ни перед желтыми лицами, вопросительно взирающими на него, с их пергаментными ртами, шевелящимися в темных окнах подвальных этажей. Вон там что-то похожее на краба с тоненькими ножками стремительно метнулось в пыльные заросли бирючины. Сет закрыл глаза от отвращения.
Казалось, он идет долгие часы, часто останавливаясь, чтобы утереть пот, заливавший глаза, и поправить рюкзак, который отчаянно натирал спину. На периферии зрения появились какие-то белые вспышки. Все звуки замедлились и растянулись.
Проезжая часть перед вокзалом Кингс-кросс оказалась перекрыта и огорожена пластиковой оранжевой сеткой. Никто не работал на площадке, где громоздились горы щебенки, земли и керамических труб. Вывески были сорваны, люди шли прямо по ним. Стук каблуков по зазубренной жести гулко отдавался в голове. Мозг превратился в один сплошной синяк, из-за которого темнело в глазах.
Перед центральным входом на станцию стояли две патрульные машины, но полицейских не было видно. Шесть разъяренных собак на веревочных поводках сцепились, преградив путь к вокзалу. У одного из хозяев борода свисала до пояса, седая и свалявшаяся. Второй, худосочный панк с прыщавыми щеками и в полосатых подштанниках, пытался продавать «Биг ишью».[18] Хозяева дергали веревки, привязанные к ошейникам, и орали карманы парки, лицо терялось в тени, но он смотрел в сторону Сета.
Человек позади толкнул Сета и развернулся, взмахнув полами пальто и галстуком, но не для того, чтобы извиниться, а чтобы состроить рожу. Сет обернулся туда, где видел мальчика, но ребенок уже исчез.
Тяжело дыша от потрясения, он уверял себя, что ему привиделось, но затем заметил, как школьные брюки и стоптанные ботинки на толстых каблуках мелькнули у ларька с солнечными очками и часами.
Невероятно — мальчишка не может перемещаться с такой скоростью. Здесь есть еще дети, наверное, это какой-то другой ребенок. У него просто паранойя, он сумасшедший и больной. Сет пробился сквозь группку туристов из Франции и направился к кассам.
Но вдруг мальчишка здесь для того, чтобы задержать его? Ведь с того момента, как Сет вышел из «Зеленого человечка», на его пути попадаются сплошные препятствия. Кажется, весь город сговорился не выпускать его за определенные границы.
Стоя в очереди, Сет опустил глаза и зажмурился, чтобы не увидеть нечаянно фигуру в капюшоне, наблюдающую за ним. Пытаясь сфокусировать взгляд, он глубоко вдохнул теплый воздух и попытался сдержать волну паники — она вскипала прямо в горле, грозя выплеснуться наружу пронзительным воплем. Сету хотелось рвать на себе одежду и безумно мчаться через толпу.
Он интуитивно понял, что стоит двинуться обратно на восток, в сторону «Зеленого человечка», и ему снова полегчает. Некто дает ему понять, что из города уезжать запрещено. Некто, с кем он по доброй воле установил партнерские отношения в ту ночь, когда открыл дверь шестнадцатой квартиры.
Наконец Сет оказался перед стеклянной загородкой, за которой восседал толстяк в красном жилете.
