Устроившись на грот-салинге, Пуллингс вызвал к себе наверх Уильяма Черча, малютку мичмана, совершавшего свой первый поход, за время которого, как казалось, он нисколько не вырос, скорее даже съежился.
— Значит так, паренек, — начал лейтенант, — ты повсюду слышал толки о богатствах Востока, но нигде не мог увидеть их: ни в Бомбее, ни в других местах — только тучи мух, грязь, да безбрежное море. А вот теперь возьми трубу и погляди на корабль, идущий под вымпелом. Это «Лашингтон», я сделал на нем два рейса. Следом за ним идет «Уорли» — отличный ходок — им, считай, и управлять не нужно, и быстр для «индийца». Строгие обводы — его можно принять за фрегат, пока не окажешься на палубе. Как видишь, они несут фор-стаксели, как и мы: «индийцы» — единственные среди торговых судов, кто имеет фор-стаксели. Кое-кто почитает это за наглость с их стороны. А вон еще один — с незарифленным марселем, который они пытаются обуздать — Господи Исусе, это же прям хорнчерчская ярмарка! Они забыли потравить шкот у стакселя — видишь, как помощник в горячке мечется в горячке по переходному мостику? Его даже отсюда слышно. С этими ласкарами всегда так: иногда они вполне сносные матросы, но забыть могут хоть алфавит, и даже если что-то делают, то никогда не делают это быстро. Судно за кормой у них — то, с заплатанным кливером — это «Хоуп», а может «Оушн» — они похожи, как две капли воды. Впрочем, все корабли, которые ты видишь в наветренной линии, мы называем тысячадвухсоттонными, хотя, если быть точным, некоторые имеют водоизмещение в тысячу триста и даже в тысячу пятьсот темзенских тонн. Вот, скажем, «Вексфорд», вон он, со сверкающей на солнце бронзовой восьмифунтовкой на форкастле — но мы все равно называем его тысячадвухсоттонным кораблем.
— Сэр, а не проще ли было называть его полуторатысячетонным?
— Может и проще, но так не принято. Не стоит ломать устоявшееся, не стоит, дружок. Если бы капитан услышал, как ты тут разводишь философию на этот жуткий якобинский, демократический лад, он спустил бы тебя в море на трехдюймовой доске, приколотив к ней гвоздями твои уши. На Средиземном он уже проучил таким способом трех глупых мичманов. Нет-нет, не стоит тревожить устои: вот французы потревожили, и посмотри, к чему это привело. Но я позвал тебя сюда затем, чтобы показать богатства Востока. Посмотри на них: переведи взгляд от коммодора вперед, к передовому кораблю, это, если не ошибаюсь, «Ганг»; потом к замыкающему строй тихоходу, на котором ставят брамсели и которого здорово сносит под ветер. Смотри внимательно, поскольку не скоро еще увидишь такое зрелище: ты видишь чистых шесть миллионов фунтов, не считая личных товаров, принадлежащих офицерам. Шесть миллионов фунтов: Бог мой, какой приз!
Офицеры, которым выпало на долю перевозить на свой неспешный ост-индский лад через океан такие огромные сокровища получали за свой труд немалое вознаграждение: это в лучшую сторону сказывалось на их характере, ибо позволяло проявлять королевскую щедрость — во всех морях не найти было более гостеприимных людей. Едва коммодор — капитан Маффит — заметил в проблесках рассвета высокие мачты фрегата, он послал за своими шеф-поварами: китайским и индийским. Над «Лашингтоном» взвились два сигнала. Первый для «Сюрприза»: «Просим капитана и кают-компанию отобедать у нас». Второй для конвоя: «Всех молодых красивых женщин на флагман для обеда с офицерами фрегата. Повторяю: молодых. Повторяю: красивых».
«Сюрприз» шел в кабельтове от «Лашингтона». По всему конвою сновали шлюпки, перевозя одетых в шелка молодых женщин и офицеров в расшитых золотом синих мундирах. Роскошный салон «индийца» был полон людьми и веселым гомоном — новости Европы, Индии и Дальнего Востока, новости про войну, про общих знакомых, слухи; разговор пустой, но оживленный; бесчисленные тосты за Королевский флот, за достопочтенную Ост-Индскую компанию, за процветание торговли. Офицеры фрегата загружались роскошными яствами и винами. Соседка мистера Черча, прелестное полноватое создание с золотистыми волосами, потчевала мичмана с должным его мундиру уважением, предлагая отведать еще немного лакированной утки, или кусочек свинины, или дольку ананаса, или сдобную кантонскую булочку, и убедившись, что никто не смотрит, трижды подставляла ему свою тарелку с пудингом. Но даже такой поток благодеяний не находил отклика: Черч не мог оторваться от торта в форме пагоды Кван-Джин — оставалось еще восемь ярусов, а девиз его любимого капитана гласил: «Не теряй ни минуты!» Не вступая в разговор, юноша молча поглощал пищу. Девушка в замешательстве посмотрела на хирурга фрегата, сидевшего напротив нее, но и там не нашла поддержки. Когда леди удалялись — за ними тут же последовал Баббингтон, пробормотав что-то про забытый в шлюпке платок, — она задержалась рядом со старшим офицером «Лашингтона» и сказала ему:
— Прошу вас, приглядите за этим ребенком в мундире, как бы с ним не было плохо.
Она провожала его глазами до фрегата, но взгляд ее не мог видеть, а сердце прочувствовать его торопливого перемещения от палубы до мичманского кубрика: там те, кто вынужден был оставаться на борту, угощались присланным с «индийца» роскошным угощением. В свою очередь Джек, вернувшись на «Сюрприз», отказался от еды, не будучи в силах проглотить ничего существенного. Скинув мундир, платок, жилет и бриджи, он распорядился принести нанковые штаны и кофе.
— Не желаешь ли чашечку, Стивен, — предложил Джек. — Бог мой, как здорово ощущать, что есть где развернуться!
За исключением мистера Уайта, слишком бедного, чтобы оплатить проезд, свита посла перебралась на «индийца», и большая каюта снова оказалась в распоряжении капитана.
— И какое удовольствие избавиться от этого проклятого маленького мерзавца Эткинса.
— Да, он здорово досаждал, но вряд ли его стоит называть мерзавцем, — отозвался Стивен. — Он просто слаб, и глуп.
— Сказав слаб, ты сказал этим все. Ты слишком склонен искать оправдания для подонков, Стивен: ты спас этого мерзкого типа, Скрайвена, от виселицы, пригрел его на груди, доверял ему. А кто заплатил по счетам? Дж. Обри, вот кто. Выпей-ка кофе: после такого обеда душа просит кофейку… Обед был первый сорт, ей-богу. А лучше той утки мне ничего не доводилось пробовать.
— Больно было видеть, как ты поглощаешь порцию за порцией: от утки причиняется меланхолия. Да и жирный соус, которым она была полита — вовсе не та вещь, которую можно рекомендовать при твоей фигуре. Такие блюда чреваты апоплексией. Я подавал тебе знаки, но куда там.
— Так вот почему ты выглядел таким несчастным?
— Еще меня раздражали мои соседки.
— Эти нимфы в зеленом? Симпатичные девицы.
— Сразу видно, что ты давно уже в море, раз способен называть этих короткошеих, толстопалых, вульгарных тупиц с волосами цвета соломы и грубыми чертами лица таким нежным именем. Нимфы, как же. Если они нимфы, то обитают, видно, в каком-то вонючем грязном пруду: у ведьмы слева от меня было зловонное дыхание, и меня утешало только то, что ее сестра оказалась еще ужаснее. Да и верхнее платье их было небезупречным, а нижнее, не сомневаюсь, еще хуже.
«Эй, сестренка, — кричит одна, обдавая меня ароматом гнилых зубов, — Эй, сестренка», — вопит вторая. Никогда не приходилось видеть сестер, носящих одинаковые платья, кричаще распутные, и одинаковые, похожие на космы Горгоны локоны, спускающиеся на низкие, преступного вида лбы. Это же настоящая суперфетация вульгарности: врожденной и заботливо взрощенной. Меня страшит мысль, что этот выводок заполонит Восток. Будь любезен, налей мне еще кофе. Совершенные скоты.
Он мог бы добавить, что эти юные леди начали разговор с обсуждения мисс Вильерс из Бомбея, только что прибывшей в Калькутту: доктору не доводилось слышать о ней в Бомбее? — это не более чем авантюристка, такая ужасная. Они видели ее у губернатора, она была одета очень вызывающе, и вовсе не красиво. О ней ходят разные слухи, они вынуждены принимать ее и делать вид, что ничего не знают, поскольку ее мужчина… друг… «скажи «покровитель» сестренка», — очень влиятелен, живет на широкую ногу, как принц, — говорят, она погубила ему жизнь. Какой был видный мужчина: высокий, обходительный, можно было принять за одного из наших. А как смотрел на Эджи! И обе прыскают в мятые носовые платки, подбадривающее хлопая друг друга пониже спины.
Он колебался, стоит ли ему говорить об этом.
— Эти женщины неподобающим образом отзывались о Диане Вильерс, что рассердило меня. В Бомбее я сделал ей предложение руки и сердца, и в Калькутте буду ждать ответа. Мне следовало рассказать тебе об этом раньше: искренность в отношениях требовала сделать это раньше. Прости меня за недостаток искренности…
