церемоний водрузил ее на стол Стивена.
— Я Мак-Адам, с «Оттера», бросил он, присаживаясь. — Я вас видел в госпитале этим утром.
Теперь, в свете свечи, Стивен узнал его. Не заметив его этим утром, он, тем не менее, знал его много лет: Вильям Мак-Адам, врачеватель безумных, с весьма солидной репутацией в Белфасте, покинувший Ирландию после банкротства его частного приюта. Стивен слышал его лекции и прочитал его книгу об истерии с большим одобрением.
— Долго он не продержится, — заключил Мак-Адам, глядя на плачущего над орхидеями Головнина.
«Как и вы, коллега», — подумал Стивен, глядя на бледное лицо и красные глаза собеседника.
— Не желаете ли чуток выпить? — обратился к нему Мак-Адам.
— Благодарю, сэр. Думаю, мне следует ограничиться своим «негусом». Но скажите, что это у вас в бутылке?
— Ох! Это здешний бренди. Тошнотворное пойло, я его пью исключительно в экспериментальных целях. Он, — дрожащий палец указал на Головнина, — пьет его от ностальгии, как заменитель его родной водки. А я составляю ему компанию.
— Но вы упоминали эксперимент?
— Да. Стробениус и другие утверждают, что человек, мертвецки упившийся зернового спирта, падает назад, а от винного он должен падать вперед. Если это правда, это говорит нам нечто о природе двигательных центров, если вам понятно это выражение. Этот джентльмен — мой экспериментальный объект. Но как здорово он держится! Это наша третья бутылка, а он пьет стакан за стаканом вместе со мной.
— Восхищаюсь вашей преданностью науке, сэр!
— Я ломаного фартинга не дам за науку. Искусство — все! Медицина — это искусство, или это пустое место. Медицина разума, я имею в виду. Что такое ваша физическая медицина? Слабительное, да ртуть, да хинная корка. Ну и еще ваша убойная хирургия. Они могут, в случае удачи, подавить симптомы, не более. С другой стороны, где источник, пр-родитель девяти десятых всех недугов? Разум, вот где! — он со значением постучал себя по лбу. — А что лечит разум? Искусство, более ничего. Искусство — это все! И это — моя епархия!
Стивен было решил, что Мак-Адам, должно быть, просто шарлатан, пробавляющийся своим искусством, человек, чьи сокровенные желания крупными буквами написаны на его физиономии. Но мнение Стивена о Мак-Адаме изменилось по мере разговора о взаимодействии разума и тела, об интересных случаях, встречавшихся каждому из них: ложные беременности, необъяснимые выздоровления, их опыт судовых врачей, сложные взаимозависмости между состоянием стула и духа, доказанная эффективность плацебо. Мало-помалу они молчаливо признали друг друга равными, и высокомерный, поучающий тон Мак- Адама сменился более вежливым. Он рассказал Стивену о своих пациентах на борту «Оттера» — судя по всему, большинство членов экипажа судна были в той или иной степени ненормальны. Один из случаев Мак-Адам принялся описывать подробно: замечательная цепочка еле заметных симптомов, но тут внезапно Головнин рухнул на пол, сжимая в руке орхидеи. Рухнув, он лежал без движения, все в той же позе сидящего человека. Упал он при этом на бок, оставив, таким образом, эксперимент без определенного результата. Услышав грохот падения, хозяин таверны вышел за дверь и свистнул. Два огромных матроса вошли, и бормоча: «Ну, Василий Михайлович, ну же, пойдемте», — выволокли своего командира в темноту.
— Слава Богу, он не повредил мои цветы, — заметил Стивен, разглаживая их лепестки, — они остались как были, практически нетронуты. Несомненно, вы заметили интересный спиральный изгиб завязи, такой характерный для всей этой группы. Но, возможно, ваша епархия вообще не распространяется на ботанику?
— Не распространяется. Хотя спиральные завязи лучше чем никакие… То же относится и к яйцам… Извините, это я шучу. Нет, достойным объектом изучения для человека может быть только человек! И я могу сказать, доктор Мэтьюрин, что ваш живой интерес к половым органам овощей кажется мне…
Что именно казалось Мак-Адаму осталось невыясненным, так как его в этот момент и он достиг своего предела: он поднялся, его глаза закрылись и он прямо, как столб, повалился на руки Стивену — лицом вперед, как Стивен успел заметить.
Хозяин приволок одну из тачек, валявшихся у него под крыльцом, и с помощью негра Стивен повез Мак-Адама к пирсу, мимо нескольких счастливых компаний, наслаждавшихся увольнительной на берег. Каждую партию Стивен окликал в поисках кого-нибудь с «Оттера», но никто не желал, видимо, покинуть укрывающую их темноту и поступиться заслуженным отдыхом на берегу. Так что в ответ неслись лишь издевательские ответы: «„Оттер” направляется к Рио-Гранде», «„Оттер” ушел в Нор», «„Оттер” разобрали на дрова в прошлую среду», до тех пор, пока им не встретилась группа с «Нереиды». Знакомый голос воскликнул: «Да это же доктор!» — и перед Стивеном материализовался Бонден, бывший рулевой Джека Обри.
— Бонден, сэр. Помните меня?
— Конечно помню, Бонден, — воскликнул Стивен, пожимая ему руку. — И очень рад видеть тебя снова! Как ты?
— Да вроде живой, благодарю, сэр. Надеюсь, и вы в добром здравии? Ну, можешь уматывать, черненький, — обратился он к негру, — я займусь этой тачкой.
— Вопрос в том, Бонден, — заметил Стивен, вознаграждая негра двумя стайверами и пенни, — как мне изыскать способ доставить этот мой груз на его корабль? Это если вообще предположить, что этот корабль сейчас здесь, что неочевидно. Он врач с «Оттера», Бонден, очень ученый человек, хотя довольно оригинальный. В данный момент он прикидывается мертвецки пьяным.
— «Оттер», сэр? Он вошел в гавань с приливом, еще и десяти минут не прошло. Не беспокойтесь, сейчас кликну нашего лодочника и доставлю его в лучшем виде.
Бонден заторопился в темноту и через короткое время у пирса появился ялик с «Нереиды», в который тело и было незамедлительно уложено. Несмотря на темноту, Стивен обратил внимание, что Бонден двигается с трудом, и эта скованность в движениях стала еще заметнее, когда он греб через бухту к стоящему в отдалении шлюпу.
— Что-то ты двигаешься с трудом, Баррет Бонден, — заметил Стивен. — Если бы передо мной был другой человек, я бы предположил, что его недавно жестоко высекли, но это явно не твой случай. Надеюсь, это не ранение и не ревматизм?
Бонден засмеялся, однако совсем невесело, и ответил:
— Четыре дюжины горячих на шкафуте, сэр, и еще две — на удачу. Медь у замка орудия номер семь была недостаточно ярко надраена.
— Я поражен, Бонден, просто поражен, — произнес Стивен, и это действительно было так. Никогда на его памяти Бондена не секли, и даже на судах, практикующих порку пятьдесят плетей было жестоким наказанием за серьезную провинность.
— И огорчен. Давай-ка подойдем к «Боадицее», и я дам тебе мазь.
— Сердечно благодарю, сэр, но сейчас уже все в порядке. Я был у вас на борту нынче днем, но не за мазью. Вы найдете письмо, которое мы написали, у себя в каюте.
— Что все это значит, расскажи.
— Ну, сэр, — начал Бонден, оставляя весла, но в это время они уже подошли к левому борту «Оттера», и в ответ на оклик Бонден крикнул:
— Ваш доктор явился, бросьте конец.
Видимо, на «Оттере» привыкли к подобным сюжетам — немедленно с борта скинули булинь, Бонден завязал его под мышками у бесчувственного Мак-Адама и тот исчез наверху.
— Ну, сэр, — снова начал рассказ Бонден, медленно отгребая в сторону «Боадицеи», — вот как это произошло. Когда мы с Килликом на Подветренных островах услыхали, что капитан снова в море, мы собрались присоединиться к нему, как только представится случай. Ну и еще куча народу решила также: ребята с «Софи», с «Сюрприза», даже один с «Поликреста» — тот хмырь, Болтон, которого капитан вытащил из воды. О да, получи капитан новое судно — у него не было бы проблем с набором экипажа, не то что у некоторых…, — он проглотил окончание фразы и закашлялся. — Как бы то ни было, мы передали нашу
