никудышным, и после одного или двух музыкальных вечеров, где у него ничего не клеилось и он то и дело рассыпался в извинениях, его больше не приглашали в капитанскую каюту музицировать. Поэтому Джек был более обыкновенного внимателен к своему гостю, не только хваля его (вполне искренно) за проповедь, произнесенную утром, не только потчуя его закусками и вином так, что мало кто смог бы выдержать такую нагрузку при температуре в сто четыре градуса по Фаренгейту и влажности восемьдесят пять процентов, но и рассказывая подробно о парусе, который будет спущен пополудни за борт, чтобы получилась купальня для тех, кто не решался купаться в открытом море, боясь утонуть. Это привело к наблюдениям, связанным с нежеланием моряков, в особенности рыбаков, учиться плавать. Сидевший на дальнем конце Пуллингс, имевший чин капитана, мог иметь собственное мнение и произнес:
— Давненько вы никого не спасали, сэр.
— Пожалуй, что так, — согласился Джек Обри.
— А что, капитан часто спасает людей? — спросил отец Мартин.
— Ну еще бы! Одну или две души, а то и больше за время каждого плавания. Пожалуй, вы могли бы укомплектовать целый баркас гребцами из спасенных вами людей, сэр. Разве не так, сэр?
— Пожалуй, что так, — рассеянно отвечал Джек. Затем, чувствуя, что недостаточно внимателен к другому гостю, спросил: — Надеюсь, мы увидим вас сегодня за бортом, мистер Холлом. Вы умеете плавать?
— Как топор, сэр, — отвечал Холлом, впервые открывший рот. Затем, после непродолжительной паузы, добавил: — Но вместе с другими побарахтаюсь в парусе. Это редкое наслаждение — немного охладиться.
Наслаждение было действительно редким. Даже ночью казалось, что кровавый месяц излучает жару, а в течение одуряющих, душных часов дня от лучей солнца, даже часто скрытого низкими облаками, в швах палубы плавился пек, а с деталей рангоута капала смола. Из-под краски выступала камедь, стекавшая по бортам корабля, медленно буксируемого на зюйд-вест. Каждые полчаса гребцов меняли. Иногда гладкую поверхность моря теребил горячий капризный ветерок, и тогда все матросы кидались к брасам, чтобы поймать его. Однако «Сюрприз» успевал пройти не больше мили, как ветер ослабевал, а то и стихал вовсе. Лишенный хода фрегат раскачивало на зыби так, что, несмотря на усиленные, вновь заведенные ванты и спаренные бакштаги, мачты, с которых были опущены на палубу брамсели, того и гляди были готовы упасть за борт. Не только миссис Лэмб, но и некоторые новички с «Дефендера» лежали пластом в своих койках.
Утомительное это было время. Казалось, что оно не кончится никогда. Новое местоположение, определенное по солнцу в полдень, с трудом можно было отличить от предыдущего, да и то только с помощью точнейших приборов. Жара добиралась до самых глубин фрегата, отчего собравшаяся в льялах вода невыносимо воняла, так что обитателям кают, находившихся на нижних палубах, в том числе Стивену и отцу Мартину, было не до сна. А когда они пытались устроить ночлег на палубе, застилая парусиной сочащуюся из всех швов смолу, их немилосердно гоняли с места на место озверевшие от пекла матросы. Наступило время, когда рушились самые прочные основы: не опасавшийся жары и даже, как саламандра, наслаждавшийся ею, Стивен все же снял свой шерстяной сюртук, такие же панталоны и добротные шерстяные чулки; теперь и он появлялся на палубе в просторной белой куртке, расстегнутой на впалой груди, легких нанковых панталонах и широкополой соломенной шляпе, изготовленной для него Бонденом, которого он обучил грамоте много лет назад в этих самых водах. Правда, воды были тогда гораздо прохладнее, а переход куда более быстрым и не требовавшим больших расходов душевной энергии. Тем временем Джек Обри, уничтожив весь свой личный запас светлого эля, вместе со штурманом вновь и вновь пересчитывал запасы воды, прибавив к основному количеству то, что осталось в 159 галлонных емкостях, лежавших в нижнем ряду, а также в закупоренных бочках емкостью в 108 галлонов, размещавшихся в бортовых коридорах. Подсчеты их обескуражили. Даже исходя из предложенного казначеем расчета галлон в день на человека, что далеко не соответствовало норме галлон пива в отечественных водах, запасы питья уменьшались почти по полтонны в день, причем без учета огромного количества воды, необходимой для того, чтобы сделать солонину съедобной.
Корабль задел край ливневого шквала на широте 6° 25' N, но матросы успели лишь расстелить тенты и паруса, отмыв их для сбора воды во время следующего дождя. Несколько бочек все же удалось наполнить, но вода в них была такой соленой, пахнущей смолой и шлихтой от новой парусины, что, пока все не дошли до ручки, пить ее было невозможно. Тем не менее Джек приказал затарить ее. Если положение не изменится, то вскоре любой будет готов отдать десятилетнее жалованье даже за кружку помоев.
Джек был обеспокоен не только нехваткой воды, но и медленным продвижением фрегата. Он знал «Норфолк» и был уверен, что если им командует кто-то из американских офицеров, которых он встречал на борту «Конституции» или будучи в бостонском плену, то его противник мчится на юг на всех парусах, выжимая из своей оснастки все мыслимые узлы. Американец даже может наверстать потерянный месяц задержки и миновать мыс Сент-Рок раньше него. Беспокоил его и экипаж собственного корабля. Моряки «Сюрприза» покорно приняли в свою среду разномастную рвань, отнеслись к новичкам по-доброму и по первости едва ли не нянчились с ними. Однако, несмотря на совместный тяжкий труд по буксировке корабля и измененному капитаном вахтенному расписанию, большинство бывших матросов «Дефендера» остались для них чужаками. Почти все телесные наказания были вызваны ссорами между старожилами и новоселами фрегата. Джек Обри с тревогой ждал дня, когда они пересекут экватор. Грубые забавы, обычно сопровождавшие традиционную церемонию явления Нептуна, могут принять безобразные формы. Он знал случаи, когда людей, которых недолюбливали, калечили, пользуясь удобным поводом, а одного так и вовсе утопили во время «игры с конем». Это произошло еще в бытность Джека помощником штурмана на «Формидабле». Тревога его росла еще и потому, что люди становились все более раздраженными из-за того, что им приходилось работать в условиях одуряющей жары и скудного питания. Разумеется, являясь вторым после Бога хозяином корабля, он мог запретить праздник, но ему было бы стыдно доказывать силу своей власти именно таким способом.
Вдобавок к прочим напастям, в воздухе царила какая-то непонятная ему атмосфера. Проведя большую часть жизни на флоте, Джек умело подбирал себе людей и знал экипажи разных судов лучше большинства офицеров, достигших его звания. Да и жизненного опыта, в отличие от иных командиров, ему было не занимать. Так, один сварливый капитан у мыса Доброй Надежды разжаловал его, тогда еще мичмана, в рядовые, заставив юного Джека жить, есть, спать и работать вместе с простыми матросами. Это обстоятельство позволило ему близко изучить привычки и настроения моряков, объяснило значение их взглядов, жестов и даже молчания. И теперь он был уверен, что на борту назревают какие-то неприятности, пока скрытые, но, по негласному мнению команды, неизбежные. Совершенно очевидно, что можно было не опасаться ни зреющего мятежа, ни игры по-крупному, какую устраивали на судах, где водились большие призовые деньги, поскольку у матросов «Сюрприза» к настоящему времени не осталось ни гроша за душой. Однако в воздухе носилось какое-то возбуждение, ощущалась какая-то тайна, которая вопреки очевидному могла быть обусловлена любой из этих причин.
Интуиция не подвела Джека; правда, было одно «но»: тайну знали все, кроме него самого, капеллана и, разумеется, старшего канонира. На военном корабле, где такая теснота, было невозможно что-либо скрыть от посторонних глаз, и все матросы знали о шашнях, которые мистер Холлом затеял с миссис Хорнер. Для этого он занимал исключительно выгодную позицию, поскольку его койка висела в кубрике мичманов, а хозяйство старшего канонира, где миссис Хорнер заботилась о гардемаринах, находилось совсем рядом — рукой подать. Почти никто из команды не мог появиться там, не обратив на себя внимания, и теперь отъевшийся и взбодрившейся Холлом полностью использовал это преимущество.
Среди команды распространилось мнение, что он злоупотреблял этими возможностями; что, начав очень осторожно, помощник штурмана очень быстро обнаглел, а сколь веревочке ни виться… Холлом был не из тех, кто наводит страх на матросов или доносит на них, подводя под порку, поэтому сильной неприязни он не вызывал. Но поскольку моряком он был никаким, то и уважением тоже не пользовался. Несмотря на его нынешнее везение, которому все завидовали, Холлома продолжали считать предвестником бед. На корабле он оставался чужаком. То же самое во многом относилось и к Хорнеру, мрачный характер и скрытая жестокость которого не вызывали к нему расположения матросов, хотя, с другой стороны, его уважали за то, что он отменный артиллерист, и боялись его гнева.
И матросы следили за обоими этими чужаками, следили с живейшим интересом в то свободное время,
