имело никакого определенного цвета или оттенка, существующего во всем диапазоне от черного к белому; можно с уверенностью сказать: эти «штучки» были не «темными», а «светлыми», даже «сверкающими», но вряд ли можно было бы утверждать, что они были «светящимися». Возможно, это прозвучит странно, но привлек мое внимание не только неуловимый цвет этих «штучек». В них было еще нечто такое, отчего у меня глаза на лоб лезли, спирало дыхание и все высушивало во рту. Но это их особое качество я не могу описать. Только потом, некоторое время спустя, после нескольких часов усиленных раздумий, я понял, чем же эти «штучки» поразили меня больше всего. В них не было ни одного из тех качеств, которыми обладают все известные мне предметы. Невозможно было бы даже определить словами их размеры. Нельзя сказать, какой они были формы, но неправильно было бы и назвать их бесформенными. Они не были ни квадратными, ни круглыми, ни многогранными, ни неправильными — их форму определить невозможно. Равно и нескончаемое их разнообразие нельзя было бы свести к различию размеров. Их вид — хотя и это слово вряд ли к ним применимо — не соответствовал ничему знакомому или виденному мною ранее. Короче и проще говоря — они совершенно не поддаются никакому описанию.
МакПатрульскин снова поколдовал над ручками и кнопками управления, и поток «неопределимого» прекратился. Сержант вежливо спросил меня, что еще я хотел бы посмотреть.
— А что еще можно посмотреть?
— Да что угодно.
— То есть, все, что я захочу, мне покажут?
— Конечно, а как же иначе.
Легкость, с которой сержант добыл из стены велосипед — причем такой велосипед, который стоил больших денег, — направила мои мысли по определенному руслу. От всего того, что я увидел, от всей этой абсурдности и невозможности мои нервозность и напуганность в значительной мере ослабли и во мне вдруг пробудился интерес к реализации потенциальных коммерческих возможностей вечности.
— Значит, так, — проговорил я медленно, — я бы хотел увидеть вот что: чтобы вы открыли какую- нибудь дверцу и вытащили оттуда брусок чистого золота весом в... в... полтонны!
Сержант добродушно усмехнулся и пожал плечами.
— Но это невозможно, это совершенно нерезонное, неразумное, неумеренное требование, — спокойно сказал он и тут же добавил, позаимствовав слова из юридического лексикона. — Это сутяжническое вымогательство, выходящее за пределы законных притязаний.
Я испытал острое и горькое разочарование и огорчение.
— Но вы же сами сказали — все что угодно! — вскричал я.
— Да, дружище, — подтвердил сержант. — Однако в рамках разумного, ведь всему есть предел и граница.
— Но это очень досадно, — пробормотал я.
— Делу можно помочь, — нерешительно вмешался МакПатрульскин. — Если не будет возражений в отношении оказания помощи сержанту в деле вынимания этого бруска, то...
— Что? — возбужденно воскликнул я. — Это единственное затруднение?
— Конечно. Полтонны! Я вам не ломовая лошадь! — сказал сержант с непритворным достоинством. — Однако, если мы все вместе...
— Да, да, все вместе мы поднимем! — в радостном возбуждении чуть ли не завопил я.
Тут же были нажаты какие-то кнопки, поверчены какие-то ручки, раскрылась дверца — и в стенной нише перед нами предстал брусок золота в очень хорошо сделанном деревянном ящике. Этот ящик с золотом был вытащен с большим напряжением всех сил и поставлен на пол.
— Золото — вещь самая заурядная, и ничего в нем интересного нет, смотри не смотри, все равно ничего примечательного не высмотришь, — степенно заявил сержант. — Вы лучше попросите МакПатрульскина показать вам что-либо такое особо доверительно-конфиденциальное, нечто стоящее над обычной исключительностью. Нечто такое, что требует для рассмотрения увеличительное стекло, без него смотришь — одно, глядишь в стекло — нечто совсем другое.
Мой взгляд переместился с лица Отвагсона, с губ которого текли объяснения, на здоровенный брусок золота, о котором я не забывал ни на мгновение.
— Ну хорошо, я хотел бы увидеть, — произнес я медленно и осторожно, — я хотел бы вот сейчас увидеть... пятьдесят кубиков чистого золота, каждый весом в полкилограмма.
Подобострастной походочкой, как вышколенный официант, МакПатрульскин, послушно направился к стене, потыкал в кнопки и повертел ручки, открыл дверцу и вытащил из открывшейся ниши все, что я хотел видеть, а потом, не говоря ни слова, аккуратно выстроил на полу из золотых кубиков какое-то сооружение. Сержант тем временем незаметно отошел в сторонку, стал всматриваться в какие-то циферблаты и счетчики и снимать показания. А мозги мои работали быстро и холодно-расчетливо: я заказал бутылку виски, драгоценные камни общей стоимостью в двести тысяч фунтов стерлингов, бананы, очень дорогую авторучку, писчую бумагу и, наконец, костюм из сержа с голубой подкладкой. Когда все это было аккуратно выложено передо мною на полу, я вспомнил о некоторых своих упущениях и заказал высококачественное нижнее белье, ботинки, ценные бумаги, бумажные деньги и коробок спичек. Выполняя мои заказы, МакПатрульскин обливался потом — ведь ему постоянно приходилось открывать тяжелые дверцы. Он пожаловался на духоту и выпил имбирного пива. Сержант медленно вертел какое-то пощелкивающее колесико.
— Ну, теперь, наверное, хватит, — нетвердым голосом произнес я.
Подошел сержант и глянул на кучу всего этого барахла.
— Господи, спаси нас и помилуй, — пробормотал он.
— Я возьму все это с собой, — объявил я.
Сержант и МакПатрульскин обменялись непонятными мне и не предназначавшимися мне взглядами. И загадочно улыбнулись.
— В таком случае вам понадобится большой и крепкий мешок, — вежливо подсказал сержант.
Сказав это, он тут же направился к очередной дверце в стене и раздобыл великолепную сумку из свиной кожи, которая в магазине стоила бы бешеных денег. Сумка была очень прочная и просторная, и я упрятал в нее все, что заказывал, за исключением большого бруска золота.
МакПатрульскин загасил сигарету об стену, ту сигарету, которая горела не менее получаса, однако оставалась все той же длины. Я невольно глянул на свою, о которой давно позабыл, но которую не выпускал из пальцев, — она дымила, также ничуть не уменьшаясь в размерах. Аккуратно загасив сигарету, я спрятал ее в карман. Уже закрывая сумку, вспомнил еще кое о чем. Распрямившись, я обратился к полицейским, которые смотрели на меня с каким-то странным интересом.
— Я вспомнил, что мне понадобится еще одна вещь, — заявил я теперь уже вполне уверенно. — Мне нужно какое-нибудь оружие небольшого размера, но эффективное, чтоб оно легко помещалось в кармане, но при этом могло бы, если надо, уничтожить всякого, кто попытался бы отнять у меня жизнь. А если на меня нападет десяток человек, то чтоб и десяток уничтожить, а если надо — то и миллион.
Не говоря ни слова, сержант принес мне небольшой черный предмет, похожий на электрический фонарик.
— В этой штуке, — пояснил он, — упрятано столько силы, что она превратит любого человека — или сколько угодно людей сразу — в серый порошок. Стоит только нажать вот эту кнопку — и все. А если вам не нравится серый порошок, можно подстроить так, что она будет превращать людей в фиолетовый порошок, в желтый — в общем, в порошок любого цвета. Скажите мне, какой цвет вам больше всего нравится, и мы тут же настроим эту штуку соответственно. Бархатно-цветный цвет подойдет?
— Вполне подойдет и серый, — быстро проговорил я.
Получив из рук сержанта это смертоубийственное оружие, я упрятал его в сумку, застегнул ее, распрямился во весь рост и сказал:
— Ну, теперь пора и домой.
Я постарался придать своему голосу непринужденность и прятал глаза, чтобы не смотреть в лицо полицейским. К моему великому удивлению, они с готовностью согласились, и мы потопали по металлическим плитам полов бесконечных коридоров. Я тащил свою тяжеленную сумку, а полицейские вели тихую беседу о показаниях приборов. Я был очень доволен тем, как прошел этот день. Можно сказать, я был даже очень доволен. Я ощущал в себе приятные перемены, во мне было полно новых сил, и мой дух
