О водоплавающих

Значение «пантомимы»: утирал пот со лба; восклицания: «Пресвятый Боже».

— Надеюсь, — сказал Бринсли, — Треллис не копия дяди.

Ничего не ответив, я протянул руку к каминной полке и взял с нее двадцать первый том «Обзора Искусств и Естественных Наук». Открыв его, я прочел отрывок, который впоследствии переделал в собственную рукопись, насколько это отвечало моим целям. На самом деле отрывок принадлежит перу некоего доктора Битти (ныне почивающего в бозе), однако я отважно выдал его за свой.

Извлечение из «Обзора Искусств и Естественных Наук», представляющее дальнейшее изображение личности Треллиса с упоминанием его недостатка. Это был человек среднего роста, широкий, почти квадратный, что, казалось бы, должно было свидетельствовать о более крепком телосложении, чем на самом деле. При ходьбе он несколько сутулился. За последние годы стал тучен и нелюдим. Черты лица — самые неприметные, лицо несколько вытянуто. У Треллиса были черные блестящие глаза с кроткой меланхолией во взгляде, который во время бесед с друзьями становился необычайно живым. Жаль, но самое время коснуться упоминавшегося недостатка столь великого человека. Точно установлено, что к концу жизни он предавался излишествам в винопитии. В письме к мистеру Арбейтноту он сообщает: «Учитывая тяжкий груз моих теперешних мыслей, я вряд ли мог бы уснуть, не используй я вина в качестве успокоительного; вино не столь вредно, как настой опия, но и не столь действенно». Конец отрывка из письма мистеру Арбейтноту. Вероятно, он слишком часто прибегал к столь приятному на вкус снадобью в надежде со временем развеять терзавшие его печальные воспоминания; и если при каких-либо обстоятельствах подобную вину легко считать простительной, ее тем более можно извинить в том, кто был не просто овдовевшим мужем и бездетным отцом. Через несколько лет после смерти сына он отдался меланхоличному, однако не лишенному приятности делу — изданию книги сочинений покойного. Из-за простительной пристрастности к писаниям возлюбленного чада, а также своих, не всегда безупречных, познаний в области классической учености он включил в собрание несколько английских и латинских отрывков, более чем посредственных. Часть экземпляров, отпечатанных частным образом, была подарена тем из друзей, с кем автора связывали особенно тесные узы. Конец извлечения.

Следующее извлечение описательного характера из моей рукописи. Oratio recta. Треллис слабо пошевелился в своей комнате посреди царившей на третьем этаже тишины и мертвенного покоя. Он нахмурился, глядя перед собой в сгущающуюся темноту, захлопал тяжелыми веками и наморщил складки лба, усеянного прыщами. Потом ущипнул обеими руками стеганое одеяло.

Его кровать была достопочтенным сооружением, на котором родились и скончались многие из его предков; она была тонко сработана и украшена изящной резьбой. Будучи привезена из Италии, она была одним из ранних опытов гения великого Страдивари. По одну сторону стоял небольшой столик с книгами и покрытыми темным шрифтом бумагами, по другую — шифоньерка с двумя отделениями. Помимо этого, в комнате стоял платяной шкаф соснового дерева и два стула, на подоконнике стояли маленькие бакелитовые часы, которые, стоило новому дню проникнуть в комнату сквозь выходившее на Питер-плейс окно, мигом брали его в оборот и делили ровно на двадцать четыре часа. Часы были тихие и подобострастные, как евнух: два звонка-колокольчика давно валялись на каминной полке среди запорошенных пылью книг.

У Треллиса было три комплекта спальных пижам, и он проявлял неуклонную щепетильность и крайнюю привередливость во всем, что касалось их стирки, каждую неделю самолично наблюдая за этим процессом, осуществлявшимся его служанкой по четвергам.

Пример того, как проходили вечера по четвергам в «Красном Лебеде». В сгущающихся сумерках раннего вечера Треллис вставал с постели и натягивал брюки на вздувающуюся пузырями пижаму, размахивая в воздухе бледными никчемными ногами.

Характеристика брюк. В обтяжку, немодные, довоенные.

Нашарив шлепанцы, он выходил на темную лестницу и спускался по ней, цепкой рукой держась за перила. Достигнув прихожей, он продолжал свой путь по темным каменным ступеням, ведущим в подвал, устремив перед собой пронзительный взгляд и терзаемый неясными опасениями. Сильные подвальные запахи шибали в нос: пиршественные ароматы блюд, которые прачка готовила себе на кухне, мешались с испарениями, обволакивавшими вывешенное на просушку исподнее, напоминавшее выставку знамен. Треллис оглядывался, стоя на пороге. С потолка, как с палубы, свисали прямоугольные знамена его длиннополых рубашек, вымпелы простынь, флаги наволочек и огромные кожаные штандарты подштанников.

У печи виднелась фигура Терезы, языки пламени словно лизали ее толстые ляжки. Она была крепко сбитой девицей, кровь с молоком, носила серое с вырезом платье весьма скверного покроя.

Комментарий Бринсли. Прервав меня, Бринсли довольно долго распространялся о сходстве между скверным покроем платья Терезы и пошлой вывеской на фасаде «Красного Лебедя». И в том и в другом он прозревал признаки неотвратимого наступления массовой культуры. Обслуга, по словам Бринсли, была для человечества тем же, что автомобили Форда, и придумали ее исключительно ради того, чтобы плодить стандартные Образцы сотнями тысяч. Но девки среди них попадались потрясающие, с этим он не спорил.

Продолжение, предпоследний отрывок. Треллис обследовал свое белье, ласково ощупывая его оценивающими пальцами.

Характеристика белья. Мягкое, нигде не трет.

Озарив служанку благодарной улыбкой, он тяжело побрел обратно в спальню, задумчиво проводя рукой по прыщавому челу. Боясь, что постель остынет, он почти бегом пересек пустыню прихожей, где статная девица на картине застыла в чем мать родила на берегу синих речных вод. С темной противоположной стены Наполеон пялился на нее, как старый развратник.

Автобиографическое воспоминание, часть вторая. Через несколько дней утром за завтраком я сказал дяде:

— Не мог бы ты дать мне пять шиллингов на книжку?

— Пять шиллингов? Ну, знаешь, голубчик, это, должно быть, великая книга, что за нее надо выложить пять шиллингов. Как там она называется?

— «Die Harzreise»[5], Гейне, — ответил я.

— Ди...

— Это по-немецки.

— Понятно, — сказал дядя.

После чего он нагнулся над своей тарелкой, пристально следя за операциями, производимыми его ножом и вилкой, расчленявшими жареную треску. Внезапно высвободив правую руку, он запустил ее в жилетный карман и положил на скатерть две полукроны.

— Если книжка не будет валяться без дела, и отлично, — сказал он немного погодя. — Если будешь читать ее с умом, и отлично.

Его красные пальцы, в которых он держал монеты, озабоченность едой, дабы напитать свое тело, свидетельствовали о том, что ничто человеческое ему не чуждо. Оставив его доедать завтрак, я накинул свой серый пиджак и быстро пошел по улице к колледжу, нагнувшись навстречу летевшему в лицо холодному дождю.

Описание колледжа. Снаружи колледж — невысокое прямоугольное здание с изящной аркой над входной лестницей, чьи ступени полдневное летнее солнце нагревает, заботясь о студентах. Пол вестибюля выложен большими черными и белыми квадратами в классическом шахматном порядке, а по стенам, покрашенным непритязательной бежевой краской, протянулись широкие грязные полосы, оставленные пятками, задами и затылками студентов.

В вестибюле толпились студенты, часть которых вела себя тихо и чинно. Скромно одетые девушки со стопками книг проходили туда и обратно между группами молодых людей. Было шумно от говора и суеты. Служитель в ливрее вышел из небольшой комнатки в стене и пронзительно зазвонил в колокольчик. Группы рассыпались, молодые люди гасили сигареты особым движением рук и поднимались по полукруглой лестнице в лекционные аудитории, выступая надменно и смело, некоторые останавливались, чтобы подозвать отставших шутливыми и не всегда пристойными репликами.

Внимательно изучив развешанные на стене объявления администрации, я, не нарушая учебного