– Не хочу, мне оно не нравится.
– Надо идти, иначе будет скандал. Я хорошо знаю Мистлето, не дай Бог сорвать его планы. Соберись с силами, и пойдем.
– Мне нужно кое-что… порошок… он у меня в сумке, можешь найти ее…
Разумеется, меня привела «в восторг» просьба принести ей порцию наркотика, но выхода не было. Судя по всему, она слишком плохо себя чувствовала и без дозы работать была не в состоянии. Я вышел за дверь и разыскал ее сумку, перетряхнув все, что в ней лежало. Под руку попалась страница из какого-то журнала, свернутая самым подозрительным образом.
– Это он?
– Нет, это плохой порошок.
– А хороший где?
– В маленькой баночке.
Я нашел баночку и подал Китген.
– О да! – Она глубоко вздохнула. – Это он.
Киттен сняла крышку и вдохнула порошок сначала одной ноздрей, затем другой по несколько раз. И ожила немедленно.
– Хочешь немножко?
Она протянула мне баночку, но я отказался.
– Мне не нравится твое состояние, – заметил я.
– Не беспокойся, все это ерунда. – Она разглядывала себя в зеркало и как-то неуверенно проводила пальцами по лицу.
Кто-то постучался в дверь.
– Киттен! Киттен! Отвечай сейчас же! – завопил Мистлето.
– Извини, дорогой. – Она открыла дверь и высунулась наружу: – Ортон, милый, мне немного нехорошо. Надо было немного отдохнуть. Я через минуту приду.
– Шоу начинается!
– Без меня не начнут, – рассмеялась она в ответ и, обняв меня, крепко поцеловала в губы. – Ты самый лучший, Чарли, лучше всех!
– Можно поговорить с тобой чуть позже? – спросил я.
– Давай выпьем вместе. Приходи за мной и поедем в отель.
– Ты в «Ритце»?
– Нет, в «Рафаэле». Приходи в семь.
Обычно я стоял за сценой во время показа, но на этот раз мне хотелось посмотреть на шоу из зала. Я нашел место у самого края подиума, где всегда толпились оголтелые фанаты, жаждущие наблюдать поближе. Киттен вышла третьей – безупречная, блистательная, уверенная в себе, словно королева. Молли Уитни встала и аплодировала в течение всего представления. Киттен была просто уникальна, она приковывала к себе всеобщее внимание.
Девушки принимали восторги как должное, расхаживая по подиуму, но никто не был настолько сексуален и привлекателен, как Зули и Сьюзан. Сьюзан вышла последней в шелковой черной рубашке и бархатных брюках. Подняв руки над головой, она повела бедрами, и зрители взвыли от восхищения. Молли Уитни крикнула: «Браво!»
Сьюзан не знала, что я нахожусь совсем рядом, но у края подиума повернулась и на минуту задержала свой взгляд именно на том месте, где я стоял в темноте. На смену ей уже шла Дженни в солнечных очках и пластиковом дождевике, в туфлях на очень высоких каблуках. Но дойдя до центра подиума, Сьюзан на обратном пути снова покачала бедрами и исчезла за сценой под гул аплодисментов и криков поклонников.
Неизвестно, отчего мне пришла в голову мысль, что столь необычное поведение Сьюзан на сцене обусловлено ревностью к Дженни. Ей не хотелось, чтобы публика принимала соперницу с таким же восторгом, как ее. Но тут случилось самое неприятное и неожиданное – во втором заходе Сьюзан толкнула Дженни так, что та упала бы, если бы стоящий у края подиума Хал Рубен– штейн, редактор модного журнала для мужчин, красавец атлетического сложения с крепкими руками, не подхватил ее и не поддержал. Дженни запечатлела поцелуй у него на щеке и вернулась в строй. Публика восприняла инцидент как уловку постановщика, но я знал, что это не так. Дженни улыбалась бесчисленным вспышкам фотокамер, и всем было ясно, что родилась новая звезда, но я по-прежнему был озадачен выходкой Сьюзан.
Я так и не пошел за кулисы, но позвонил Сьюзан на мобильный.
– Привет, Чак, – прочирикала она. Когда она хотела меня позлить, то называла Чак, зная, что я ненавижу это имя.
– Как ты могла такое сделать?
– Сделать что?
– Толкнуть девушку.
– Это была случайность.
– Черт.
– Но ей только на пользу.
– Почему?
– Ну, как же, такой восторг!
– Тебе аплодировали не меньше.
– Неудивительно. Но я супермодель, а она нет.
– Ей всего восемнадцать.
– Надеюсь, она доживет до девятнадцати.
Сьюзан отключила телефон. Я так и не успел объяснить, что все приняли происшествие за намеренный трюк Ортона Мистлето и восхищались его гениальностью, поскольку Хэл так и не признал, что падение Дженни было для него полной неожиданностью. Наоборот, он поддерживал идею о своем запланированном участии в шоу.
В шесть тридцать я позвонил Китген. Но никто не ответил. Я позвонил в «Рафаэль», но и в ее номере трубку тоже никто не взял. Возможно, она задержалась, и я позвонил в «Ритц».
– Месье Казанову, будьте любезны.
– Одну минутку.
Раздалось три сигнала, и он снял трубку.
– Да? Алло! Кто это, черт побери?
Я услышал женский голос где-то рядом с ним и, ничего не сказав, отключил телефон, решив, что у меня еще есть надежда встретить Киттен в «Рафаэле». Я снова позвонил в ее номер, и снова никто не ответил. Поэтому я уселся ждать в фойе. Я ждал столько, сколько было в моих силах, так что когда прибыл на кинофестиваль, то просто заснул в кресле.
Разбудил меня сосед, возмущенный моим храпом.
ЭД И ЭДДИ
Я не мог больше верить в то, что человек перед смертью успевает вспомнить всю свою жизнь, поскольку не в состоянии был вспомнить ничего из своей жизни, когда мы летели на ржавом «лэндровере» по краю дороги над обрывом, а внизу под нами дремало Средиземное море. Мое сознание в тот момент было пустым и безмятежным. В голову приходила всяческая чепуха. Я размышлял о том, что не пообедал как следует, а значит, пустой желудок обеспечивает мне меньший вес при погружении в воду и возможность выплыть на поверхность… И вот, глядя в глаза смерти, я не думал ни о чем, кроме как о жирном гамбургере, который не успел съесть. Его образ парил перед моим внутренним взором, как гигантский дирижабль, заслоняя собою страх перед возможной катастрофой.
Можно было не сомневаться в водительских талантах Эдвины. Она могла ловко управиться с любой машиной даже на самых высоких скоростях. Водила она бесподобно, но неприятность заключалась в ее не самом лучшем зрении. Вообще-то Эдвина была слепа, по крайней мере так говорил мой приятель Барт, сидевший с ней рядом как раз на «месте смертников» и беспрестанно куривший «Мальборо». Слепа, и это не преувеличение. Только теперь я начал понимать, что совершенно несправедливо считал Эдвину снобом. Дело не в снобизме, а в том, что она не здоровалась со мной, потому что не замечала.
