– Ты слишком много пьешь шампанского.
– Нет, Чарли, просто мне одиноко ночью, как иногда бывает одиноко каждой женщине.
Она отключила телефон. Я пожалел о своей глупости. Продолжил смотреть фильм про какую-то красавицу агентессу, вынужденную работать и на англичан, и на нацистов. Похоже, я смотрел этот фильм уже в десятый раз и все равно находил в нем что-то увлекательное. Причина была в одной из героинь, которая очень сильно напоминала Мисс. У нее была такая же деловая хватка, острый ум и крайняя беспринципность на словах, но в реальной жизни она соблюдала кодекс чести. Мои мысли постепенно продвигались от образа к вопросу о гетеросексуальности Роттвейлер. Можно было не сомневаться в том, что ее ориентация вполне традиционная, но вряд ли она относится к людям, способным презирать или ненавидеть других за гомосексуальные наклонности. Она слишком разумна для этого и практична.
Я сам не заметил, как заснул. Мне приснилась Сьюзан, которая была двойным агентом: англичан и нацистов. Странный сон. Казанова в нем носил форму СС, а Роттвейлер руководила одним из отделов разведывательного управления.
Телефон зазвонил снова, когда только начало светать.
– Чарли, быстрее приезжай ко мне!
Невозможно не узнать истерический голос Зули.
– Что такое?
– Мне нужна помощь!
– Ты знаешь, который час?
– Я ударила Люп телефоном. По-моему, она мертва.
– Скоро буду.
Люп была помощницей Зули последние восемь месяцев. Так долго у Зули еще никто не задерживался – своего рода рекорд, но хорошо оплачиваемый. Однако и опасность, которой подвергался всякий, кто занимал эту вакансию, тоже была немалой – в гневе Зули пускала в ход от туфель и зонтов до тяжелых хрустальных ваз. И надо признать, в минуты недовольства и раздражения она была почти неуправляема.
– Это какое-то помутнение рассудка, – пробормотала Зули.
Пожалуй, она сказала правду единственный раз в жизни.
У меня были ключи от ее дома в Уэст-Внллидж. Вообще-то ключи у меня были не только от ее жилища, но и от дверей апартаментов около дюжины моделей на тот случай, если им немедленно потребуется моя помощь. Случаи могли быть самые непредвиденные – от мелкой ссоры до передозировки или попытки суицида.
Входя в дом Зули, я готовился к худшему. Но к счастью, обнаружил Люп живой – она сидела в гостиной и потирала голову, а Зули рыдала в спальне.
– Что произошло? – Я старался говорить успокоительно-отеческим тоном.
Зули бросилась в мои объятия и разрыдалась еще сильнее.
– Она отгладила мои джинсы! Эта идиотка утюжила мои джинсы! Они теперь совершенно испорчены! Мои любимые джинсы! Какой кретинке пришло бы в голову гладить джинсы?
– Пойдем, проведаем Люп, – вздохнул я, – с ней все в порядке, надеюсь.
– Нет! – завопила Зули. – Я больше не хочу ее видеть, пусть убирается!
Я осторожно помог Зули дойти до кресла и, прижав ладони к ее щекам, посмотрел ей в глаза. Она все еще сотрясалась от рыданий.
– Зули, – произнес я ей совсем тихо, – ты ведь не хочешь снова попасть в тюрьму?
Она потрясла головой.
Люп, очень симпатичная мексиканка двадцати двух лет, была прекрасной помощницей. Она одна могла выполнять работу секретарши, повара и прачки и трудилась усердно. Двадцать четыре часа в сутки она была на ногах, едва-едва успевая передохнуть и отоспаться. На месте Зули я причислил бы эту женщину к святым за терпение и скромность.
– Ты даже мне спасибо не говоришь за все, что я делаю! Сучка! – Таких слов от религиозной и тихой Люп я не ожидал. – Я не твоя рабыня, я свободный человек!
Зули вдруг перестала плакать, словно вдумываясь в значение слова «сучка», а затем снова тихонько захныкала, сжав мою руку.
– Я не знаю, не знаю, почему она стала это делать… горничная ушла, потому что ей надо было пойти… на какие-то похороны…
Люп, не глядя на Зули, обратилась ко мне:
– Умер муж сестры Бланки!
– Да! – вспомнила Зули.
Люп посмотрела на нее с негодованием:
– Ты его знаешь. Он устанавливал твою сантехнику и прочищал ее, просто так, даром! Даже денег не взял с тебя! – Она перевела взгляд на меня: – Бедный Жозеф, его убил грабитель.
Зули наморщила лоб от отчаяния.
– Он устанавливал мою сантехнику?
– Твою! Потому что ты никого больше не хотела пускать! А когда он ее чистил, то вытащил кучу тампонов! – Люп добавила еще несколько слов по-испански.
Я раньше не замечал, насколько привлекательна и симпатична Люп. Гнев оживил ее лицо и дал проявиться ее настоящему южному темпераменту.
– Я никогда не кидала тампоны в унитаз. Кто-то пользовался моим туалетом! Может, ты… ты, корова!
– Вы сядете в тюрьму, мисс Зули…
Я дотронулся до спины Зули и почувствовал, как напряглись ее мышцы. Она перестала рыдать. И тут же на ее лице появилась почти по-детски робкая улыбка. Конечно же, она не была искренней и скрывала свою ярость и агрессию.
– О, Люп, милая, ты же знаешь… я люблю тебя. Я не хотела обидеть…
– Но все же вы это сделали. Посмотрите на мое лицо. Я иду звонить в полицию. Скоро вы снова окажетесь на скамье подсудимых. Я докажу, что это вы меня били.
Я невольно улыбнулся, выслушав ее угрозы, но, видя, что она и, правда, очень взвинчена, перешел на серьезный тон.
– Простите, Люп, – заговорил я, отстранившись от Зули, – я не хотел вас задеть. Разрешите взглянуть на ваши ушибы…
Зули рухнула в кресло и уставилась на нас. Я осмотрел голову девушки. На ней была большая шишка, точно такая же, как у Тайсона после драки. У Майка Тайсона.
Люп подняла телефон с пола и принялась набирать номер полиции. Но то ли от удара об пол, то ли по какой– то иной причине аппарат не работал.
– Я найду другой! Вы пойдете в тюрьму! Мисс Неблагодарность!
Я снова едва не рассмеялся. Зули словно окаменела в кресле. Я прошел следом за Люп в коридор.
– Люп, вам лучше немного успокоиться и сходить к врачу. У вас может быть сотрясение мозга, это опасно.
– Я хочу вызвать полицию. Опасна мисс Зули, а не сотрясение!
Я отвел ее на кухню, достал лед из морозилки и приложил к шишке, завернув в полотенце.
– Вы еще успеете вызвать полицию, но сейчас покажитесь врачу.
Мне кое-как удалось уговорить ее поехать со мной, и я вернулся к Зули. Она по-прежнему сидела в кресле, курила и читала статью о самой себе в «Вог».
– Никуда не ходи, – велел я ей.
Я вызвал такси и отвез Люп в больницу. Она долго не могла успокоиться.
– Красотка сядет в тюрьму на этот раз!
Разумеется, восемь месяцев дурного обращения способны истощить даже ангельское терпение. Я снова откинул ее волосы, чтобы посмотреть на шишку, и вдруг, взглянув ей в лицо, подумал, что она очень хорошенькая. И не просто хорошенькая, а восхитительная.
– Мне кажется, вам не так уж хочется засадить ее в тюрьму всерьез, – заметил я.
