еще два лица, одно из которых произнесло:
— Теперь зови меня мамочкой.
Второе лицо, маленькое и темное, прямо под первым, только жмурилось, словно человечек старался не смотреть на старого друга, который собирается его убить.
Хейз стоял неподвижно, по-прежнему держа одной рукой дужку очков, вторая же застыла в воздухе на уровне груди, а голова склонилась так, точно он научился смотреть всем лицом сразу. Он стоял в пяти шагах от пришельцев, но казалось, будто они подошли к нему вплотную.
— Спроси-ка своего папочку, куда это он собрался такой больной, — сказала Шабаш. — Спроси, не хочет ли он и нас взять с собой?
Зависшая в воздухе рука дернулась и попыталась схватить перекошенное личико, но промахнулась; дернулась и опять поймала воздух; наконец, рванулась вперед, вцепилась в скрюченное тельце и шмякнула его об стену; голова раскололась, выпустив легкое облачко пыли.
— Ты разбил его, — завопила Шабаш, — а он был мой! Хейз поднял человечка с пола, открыл дверь, которую хозяйка называла пожарным выходом, и швырнул его туда. Дождь хлестнул в лицо, он отпрыгнул назад и недоуменно застыл, словно готовясь к удару.
— Не надо было его выбрасывать,— взвизгнула Шабаш.— Я бы его починила!
Он снова подошел к двери и взглянул на серую пелену. Капли падали на шляпу, громко шлепая, точно на кусок жести.
— Как я тебя увидела, я сразу поняла, какой ты плохой и злобный, — произнес позади яростный голос. — Сразу поняла, что ты никому ничего не позволишь. Я знала, ты такой гадкий, что можешь ударить ребенка о стену. Я знала, что ты никогда не будешь веселиться и другим не дашь, и все потому, что тебе никто не нужен, кроме Иисуса!
Он обернулся и угрожающе занес руку, едва не потеряв равновесие в дверном проеме. По стеклам очков стекали капли, ползли по красному лицу, блестели на краях шляпы.
— Мне нужна только правда, — крикнул он. — И то, что ты видишь, и есть правда, и я тоже ее вижу.
— Обычные штучки проповедника, — сказала она.— Куда это ты собрался бежать?
— Я вижу одну-единственную правду! — снова крикнул он.
— Куда это ты собрался бежать?
— В другой город, — произнес он громко и хрипло, — чтобы проповедовать правду Церкви Без Христа! У меня есть машина, на которой я могу… — Но тут он закашлялся. Это был даже не кашель — он звучал, точно слабый призыв о помощи со дна каньона, но цвет и выражение понемногу стали исчезать с лица Хейза, пока оно не стало таким же безликим и пустым, как текший за его спиной дождь.
— И когда же ты хочешь ехать? — спросила она.
— Вот только чуть посплю.— Он сорвал очки и вышвырнул их за дверь.
Ничего у тебя не выйдет, — сказала она.
ГЛАВА 12
Несмотря ни на что, Енох не мог отделаться от мысли, что новый иисус как-то его отблагодарит. Эта благая надежда состояла на две трети из подозрений и на одну из страстного желания. Весь день, после того как он ушел от Шабаш Хокс, мысль эта преследовала его. Он не очень ясно представлял, какого вознаграждения хочет, амбиций у него хватало: он стремился многого добиться в жизни. Ему хотелось жить все лучше и в конце концов достичь совершенства. Он надеялся стать Молодым Человеком Будущего — как герои реклам страховых компаний. Он хотел, чтобы когда-нибудь выстраивались очереди желающих пожать ему руку.
До вечера он просидел дома в беспокойстве; кусал ногти, ободрал остатки шелка с зонтика домохозяйки, а потом выломал и спицы, так что осталась черная палка с острым стальным наконечником и ручкой в виде собачьей головы, походившая на инструмент для какой-то особой старомодной пытки. Енох походил взад-вперед по комнате с этой палкой и решил, что на бульваре она придаст ему достоинства. Часов в семь вечера он надел пальто, взял палку и направился в ресторанчик по соседству. У него было ощущение, что его ждет какая-то награда, но он нервничал, опасаясь, что придется не получить ее, а вырвать силой.
Енох никогда не принимался за какое-нибудь дело, предварительно не поев. Ресторан назывался «Парижская еда»; это был закуток футов шесть в ширину, между обувной мастерской и химчисткой. Енох забрался на самый дальний табурет у стойки и заказал гороховый суп и молочный коктейль с шоколадом.
За стойкой стояла высокая женщина с большими желтыми зубами и такого же цвета волосами, затянутыми черной сеткой. Одну руку она постоянно держала на бедре, а управлялась при помощи второй. Хотя Енох появлялся здесь каждый вечер, она так и не научилась относиться к нему с приязнью.
Вместо того чтобы обслужить его, женщина принялась жарить на сковороде ветчину; в ресторане сидел только один посетитель, но он уже поел и теперь читал газету: следовательно, ветчина предназначалась ей самой. Енох перегнулся через стойку и ткнул женщину палкой в бедро.
— Слушай, — сказал он, — мне надо идти. Я тороплюсь.
— Ну так иди, — отрезала она и заработала челюстями, сосредоточившись на содержимом сковородки.
— Пожалуй, я возьму кусок вон того торта,— сказал Енох, указывая на половину розово-желтого торта, лежавшую в круглой витрине. — Вообще-то мне нужно кое-что сделать. Надо бы мне идти. Накройте мне рядом с ним. — Он указал на человека, читающего газету, сполз с табурета, подошел к соседу и стал рассматривать газетный лист с обратной стороны.
Человек опустил газету и взглянул на Еноха. Енох улыбнулся. Человек поднял газету.
— Можно одолжить у вас странички, которые вы не читаете? — попросил Енох.
Тот снова опустил газету и уставился на него мутными немигающими глазами. Потом неторопливо перелистал страницы, вытащил одну с комиксами и дал Еноху. Это была любимая страница Еноха — он неизменно читал ее каждый вечер. Поедая торт, который женщина швырнула перед ним на стойку, он разглядывал комиксы и чувствовал, как его наполняют доброта, смелость и сила.
Изучив одну страницу, он перевернул лист и стал разглядывать рекламы кинофильмов. Пробежав глазами три колонки, он наткнулся на рекламу Гонги — Гигантского Владыки Джунглей; указывались кинотеатры, которые тот посетит во время турне, и время, когда он там будет. Сегодня турне заканчивалось; в последний раз Гонга должен появиться в кинотеатре «Виктори» на Пятьдесят седьмой улице. До этой встречи оставалось полчаса.
Если бы кто-то в этот момент наблюдал за Енохом, он был бы поражен внезапной переменой в его облике. Его лицо по-прежнему сияло полученным от комиксов вдохновением, но проступало и нечто иное: прозрение.
Официантка повернулась взглянуть, не ушел ли он.
— Чего сияешь? У тебя будет ребенок?
— Я знаю, чего хочу, — пробормотал Енох.
— Я тоже знаю, — мрачно откликнулась она. Енох нащупал папку и положил на стойку мелочь:
— Мне пора.
— Не буду тебя удерживать, — сказала она.
— Вы, наверное, больше меня не увидите, — произнес Енох. — По крайней мере, в таком виде.
— Это меня очень радует, — кивнула она.
Енох ушел. Был чудесный прохладный вечер. На тротуаре сверкали лужи, запотевшие витрины магазинов блестели всяким барахлом. Енох свернул в переулок и быстро пошел по темным задворкам, лишь пару раз останавливался и озирался. «Виктори» был маленьким семейным кинотеатром в одном из ближних кварталов; Енох прошел через освещенный район, потом снова по темным переулкам, пока не оказался в торговом районе возле кинотеатра. Тут он замедлил шаг. Он увидел впереди сверкавший в темноте подъезд.
