без записи. Иначе у нас, конечно, была бы копия.
– Я никогда не видел этой рекламы, – сказал Дэниел. Но он вспомнил жестянки. Когда-то он думал, что они есть у всех. Жестянки синего цвета с крекерами в шоколадной глазури, загромождающие проход между пристройками. Они едва ли не растекались от летней жары и покрывались инеем зимой. Видимо, компания снабдила её запасом в частном порядке. Они с Майком постоянно делали на них набеги, пока однажды дядюшка Луи в припадке похмельной ярости не вышвырнул их вон.
Плёнка рывком перескочила на следующий кадр. Эстер Уильямс и Питер Лоуфорд в пылу спора[47]. Отражение водной ряби, играющее на их лицах.
– Твоя мама на заднем плане, у бассейна, – подсказал Клиндер. – Вон, с рыжими волосами, в синем купальнике. Её единственное официальное появление на экране. Давай посмотрим поближе.
Плёнка стала более зернистой – он увеличил изображение и пустил по кругу тот кусок, где рыжеволосая клала ногу на ногу, откидывая голову назад, лицом к солнцу.
– Видишь это?
– Что?
На её лице трепетала маленькая тень. Лист? Сосновая шишка? Кадр медленно сместился вверх, открывая источник: маленькую колибри над головой женщины.
– Это 1953-й, – сказал Клиндер. – За год до твоего рождения.
Следующий кадр: черно-белый моментальный снимок. Счастливая мать, спускающаяся по ступенькам церкви с новорождённым ребёнком, завёрнутым в одеяло.
– Церковь Сент-Барт в Сагино. Это твоё крещение.
– Кто снимал? – спросил Дэниел.
– Я. Обратил внимание на тень на стене позади неё?
Не успел Дэниел спросить, каким образом Клиндер оказался на его крещении, как он действительно заметил маленькую чёрную тень, по форме напоминающую недоеденный банан со свисающими концами кожуры. Он узнал её: это была тень колибри.
– Как ангел, – сказал Шон.
Следующий снимок: два мальчика, целящиеся друг в друга из пугачей. Майк и Денни в коротких шортиках. Оба хмурятся.
– Пятьдесят восьмой. Твой четвёртый день рождения.
– Я помню этот снимок, – сказал Дэниел. Он помнил пугачи.
– Посмотри поближе.
В углу кадра – смазанное пятно: птица, зависшая над их головами. Крылья застыли, направленные в небо. Это напомнило Дэниелу открытки, какие посылают на похоронах. Белый голубь, подразумевающий Духа Святого.
– Вы тогда жили со своим дядей Луи, верно?
– Он никогда не рассказывал нам о маме.
– Она была одной из первых, кто вступил в контакт. Вместе со мной. Мы были посвящены. Она умерла в убежище, очень похожем на это. В Буффало. Ты тогда был очень маленьким. У неё был рак. Она была прекрасной женщиной, Дэниел.
– Как жалко, – сказал Шон.
– Почему нам ничего не сказали?
Клиндер закурил сигарету.
– Это был сверхсекретный проект. Дети тогда не были, вовлечены.
– Но теперь мы участвуем, – объяснил Шон. Гордый и девятилетний.
– О вас хорошо заботились. Правительство предоставило вам обоим неплохое пособие. И ваш дядя смог оставить свою рассылку семян.
Должно быть, тогда он и начал пить, подумал Дэниел. Дядюшке Луи всегда нравилось иметь собственный бизнес. «Без всей этой ерунды. Без графика. Без боссов. Рассылка прямо в руки, без всяких посредников». Он вспомнил, как тот работал в своей танкистской безрукавке и полосатых боксёрских штанах. Его волосатые плечи, склонённые над обеденным столом, груды обувных коробок, набитых пакетами с семенами, похожими на «Kool-Aid». Резиновый штамп, которым он обычно подписывал каждое письмо:
Следующий снимок: Майк и Денни, кувыркающиеся среди песчаных дюн Спящего Медведя на озере Мичиган. Он вспомнил: это была одна из самых его любимых поездок с дядюшкой Луи. Тот выглядел совершенно счастливым, когда говорил им: «Я могу больше не работать ни дня за всю мою жизнь». После этого его дыхание изменилось. Вскоре он уже не делал ничего, только целыми днями пил пиво. Вонючка – так называл его Майк.
– Посмотри на тени, – сказал Клиндер.
Позади мальчиков была видна большая серая тень, как от облака, искажённая неровностями жёлтого песка.
– Стая. Довольно редкое явление.
Следующий снимок: Дэниел в своей пурпурной мантии выпускника. На этот раз он не нуждался в указаниях, чтобы найти птицу. Она была на заднем плане – отчётливо видимая, с рубиновым горлышком, захваченная в полёте прямо над его головой.
Следующий снимок: свадебная фотография. Он и Джулия на пороге церкви. Рядом с розовым кустом, оба щурятся на ярком солнце. Он улыбнулся, вспоминая. Когда Джулия впервые надела кольцо, она часто заходила в продуктовый отдел магазина Кроджера только затем, чтобы полюбоваться на него – то же самое освещение, которое делало такими привлекательными авокадо и брюкву, которое придавало свежий оттенок салату-латуку, наполняло её алмаз ровным, ослепительным сиянием. Она признавалась, что оно отвлекает её внимание от рулевого колёса в её ежедневных поездках в госпиталь и обратно, и один или два, а может быть, и три раза она проехала на красный свет, залюбовавшись игрой света на своём обручальном кольце. Позднее она клялась, что у неё дрожат поджилки, когда она смотрит на своё кольцо. Ей нравилось быть замужем.
– Я помню эти розы, – сказал Дэниел.
– Собственно говоря, это не розы, – сказал Клиндер. И Дэниел увидел, что на самом деле это были сидящие
на ветках колибри. Целый букет колибри, разбросанных по всему кусту. Казалось бы, они должны были заметить это.
– Этого достаточно, – сказал Клиндер, и свет медленно зажёгся.
Некоторое время Дэниел сидел ошеломлённый. Этот урок истории объяснял те смутные ощущения, которые преследовали его всю его жизнь, но которых он никогда не понимал.
– Всю мою жизнь? Но зачем?
Клиндер улыбнулся. Он присел на край длинного стола, подогнув одну ногу; его бумажная пижама зашуршала. Он прикурил сигарету от своей «зиппо».
– Есть кое-что, что ты должен понять, Дэниел. Ты мёртв.
Дэниел вздохнул. Рано или поздно эта бессмыслица должна была кончиться.
– Докажите.
– Как называется самая известная из пьес Артура Миллера?
Дэниел приподнял брови.
– Я спрашиваю серьёзно, – заверил его Клиндер.
Дэниел подумал – ну разумеется, та, с Вилли Ломаном. Ли Джей Кобб [48]. Он продавал всякую чепуху. «Я повсеместно любим». Странно. Почему он никак не мог вспомнить название? Это же классика! Он же преподаёт английскую литературу!
– Я не могу вспомнить, – сказал он наконец.
